Когда я переехала в фешенебельный Верхний Ист Сайд в Нью Йорке, чтобы быть поближе к Центральному парку, хорошей школе и бабушкам, я не подозревала, что моя новая среда обитания может меня чем-то удивить. В конце концов в своей работе антропологини я наблюдала множество по-разному устроенных обществ.
Но когда я поближе познакомилась со своими новыми соседками, гламурными неработающими мамами (ГНМ), я поразилась, как в стране, где постоянно растет процент женщин с высшим образованием и доля женщин в рабочей силе, в самом благополучном слое населения может сохраняться такая отсталая, хоть и посыпанная денежными блестками заводь.

Социальная исследовательница работает в любом месте, где бы ни она ни оказалась, и исходит из того, что ни одно общество не более и не менее достойно изучения, чем любое другое. Я встречала ГНМ на детских площадках, родительских собраниях, детских игровых группах. В основном это были женщины за 30, с дипломами из лучших университетов и бизнес-школ. Они были замужем за богатыми и могущественными мужчины, многие из которых принадлежат к финансовой элите; у них часто было по трое-четверо детей младше 10 лет; и они не работали нигде, кроме дома.

Вместо этого они были заняты тем, что социологиня Шэрон Хэйз называет «интенсивным материнством»: они обогащали жизнь и развитие своих детей всеми возможными способами и без устали, а иногда и без пощады проталкивали их вверх по системе самых престижных учебных заведений.

Их уход за собой был не менее ревностен и конкурентен. Никаких хвостиков, собранных на резинку, или спортивных костюмов. Они были безупречно одеты даже когда подвозили детей в детский сад; занимались фитнесом до тонкой звонкости, и выглядели на десять лет моложе своего возраста. Многие управляли своими домами (во множественном числе) как директрисы компаний.

Я быстро поняла, что жизнь и обычаи этого элитного племени могут стать материалом для захватывающей истории. Свои цели я не скрывать: я говорила мамам, с которыми общалась, что собираю материал для книги, и многие охотно делились подробностями своей, как выразилась одна из них, «во многом странной жизни».
Было бы нетрудно поверить, проведя с ними почти шесть лет, что эти умные, компетентные, не обделенные самоиронией, красивые и богатые женщины обладают достаточной властью. Но мой внутренний антрополог быстро обратил внимание, что они сегрегированы от мужчин. Они встречались на девочковых вечеринках с морем алкоголя, девочковых ланчах, мамских кофепитиях, благотворительных базарах и эксклюзивных модных распродажах, и даже на авиа-вечеринках на частных самолетах, куда все должны были одеваться в один и тот же цвет. «Так легче и приятнее», говорили они, когда я их спрашивала об этой сегрегации, которая определяла их образ жизни. «Мы так предпочитаем», говорили их мужья на званых обедах, на которых мужчины и женщины обедали за разными столами в разных комнатах.
Сегрегация по полу, говорили мне, была выбором. Но так же как и в выборе не работать, или в выборе женщины из племени Догон в Мали уходить в менструальный шалаш, за этим проглядывала более глубокая и значительная социальная реальность, маскирующаяся, как на балу «Спасите Венецию», который эти мамы устраивали ежегодно, под простое предпочтение.

А еще были бонусы для жен.

Меня как громом поразило, когда моя собеседница упомянула о бонусе за чашкой кофе. Потом я услышала, как кто-то собиралась купить столик на мероприятии, когда ей назначат бонус. Женщина с управленческой степенью, но без работы сказала, что ждет своего «конца года», чтобы закупиться одеждой. Дальнейшие расспросы показали, что назначать женам годовые бонусы - нередкая практика в этом племени.

Бонус жены мог обсуждаться до или после заключения брака и мог зависеть не только от того, насколько хорошо шли дела в фондах мужа в истекшем году, но и от успехов жены: насколько хорошо она вела семейный бюджет, поступили ли дети в «хорошую» школу - так же, как их мужей награждали их инвестиционные банки. Эти бонусы давали доступ к определенной степени финансовой независимости и к социальной жизни, где ты не просто идешь на ланч, а покупаешь столик за 10,000 долларов на благотворительном вечером, который устраивает дома подруга.
Женщины, которые их не получили, шутили о том, что возможно в критерии на получение входил и секс; те, кто получали, старались обойти эту тему молчанием, что для антрополога верный признак табуированной темы, нагруженной культурными значениями.

Но что означает «бонус жены»? Это понятие могло иметь смысл только в контексте образа жизни этих женщин, заданного жесткими гендерными рамками. Этнографические данные со всего мира сходятся в одном: чем более иерархично и расслоено общество, и чем сильнее гендерная сегрегация, тем ниже статус женщин.

Финансово успешные мужчины из Верхнего Ист Сайда заседают в попечительских советах крупных госпиталей, университетов, фондов по исследованию болезней, где каждый участник должен пожертвовать или собрать от 150 тысяч долларов и более в год. Жены, которых я наблюдала, состоят в попечительских советах поменьше, женских комитетах, музеях, где ежегодный ожидаемый взнос - 5-10 тысяч долларов. Мужья - меценаты престижных школ, где они набирают социальный капитал людей, имеющих влияние на прием в школу. Жены выполняют невознаграждаемую работу «классных мам», женского социального и коммуникативного центра школьной жизни.

Пока мужья делают миллионы, жены используют свои навыки, полученные за годы учебы, безвозмездно: организуют мероприятия, издают новостные листки, содержат библиотеки, устраивают распродажи домашней выпечки. Участие в «маминомике» - это способ быть полезными, даже незаменимыми. Еще это акт роскоши, бравады: «Я когда-то работала, я умею - но теперь мне это не нужно».

Антропология учит нас смотреть на положение вещей, которое кажется само собой разумеющимися, в долгосрочной и широкой перспективе. Среди приматов гомо сапиенс наиболее интенсивно делятся друг с другом пищей и ресурсами, и женщины могут полностью зависеть от мужчин в плане питания и крова. Самки птиц и шимпанзе не переставая ищут еду для себя и своего потомства. Будь то в племени Хазда, где женщины проводят за собирательством почти столько же времени, сколько мужчины, или в филипинском племени Агта, где женщины участвуют в охоте, или в южноафриканском племени Кунг, в котором женщины собирают корешки и клубни, которые помогают племени пережить периоды, когда нет мяса - женщины находятся в более сильной позиции, чем в обществах, где они не участвуют в добыче ресурсов. Как и в пустыне Калахари и в тропическом лесу, ресурсы решают все и в Верхнем Ист Сайде. Если ты не приносишь домой клубни и корешки, твоя сила и влияние в семье уменьшаются. И в мире тоже.
Богатые, могущественные мужчины могут использовать язык партнерства в отсутствии реального паритета в браке, могут даже действовать как истинные партнеры, и многие так и поступают. Но в такой ситуации женщина все равно зависима от мужчины: он может забыть об этой абстрактной идее партнерства в любой момент. Он может дать бонус, а может и не дать. Доступ к деньгам мужа - это приятно. Но это не может дать той власти, как если ты зарабатываешь, собираешь или добываешь их на охоте сама.

Жены хозяев мира, как я узнала, во многом похожи на любовниц - зависимы и относительно лишены власти. Ощущать этот дисбаланс, ту пропасть, которая отделяет ее форму власти от его - одно это может быть причиной бессонных ночей для думающей женщины.
Венсдэй Мартин - писательница и социальная исследовательница, авторка готовящегося к публикации мемуара «Приматы с Парк Авеню».