Осознание безальтернативности простой культурологической формулы «Геть від Москви!» для многих образованных украинцев вступает в неразрешимый конфликт с логичным вопросом: «А что бы по этому поводу сказали Лев Николаевич и Федор Михайлович?».

Нести тяжело, а бросить жалко. Вряд ли когда-либо составители советских образовательных программ представляли, что вбитые в миллионы голов аксиомы о недостижимом для остальной планеты величии русской культуры в результате выродятся в терзания такого рода.

«Неужели нам придется отказаться от поэзии Серебряного века ради виршей Тычины?»

«Неужели Достоевский из-за какого-то Путина становится менее выдающимся писателем?»

И все предыдущие рефлексии непременно заканчиваются риторическим вопросом:

«Разве может быть Мордором страна с таким богатым культурным наследием? Если такая культура рождается именно в условиях России, может, не так уж и плох извечный российский „особый путь“ господ, рабов и мундиров?!»

И вся прелесть ситуации в том, что все действительное, а не мнимое, величие российской культуры состоит и состояло именно в умении давать на этот вопрос четкий и однозначный ответ: да, Мордор мы, да, урук-хаи мы, с раскосым, жадным Оком Саурона! Все творчество Достоевского, шедевры Солженицына, рефлексии Толстого, антиутопии Толстой, едва ли не весь репертуар нескурвившихся представителей «русского рока» и тем более претендующий сейчас на «Оскар» фильм «Левиафан» — все это честные, подробные и щедро политые национальным мазохизмом мордорские хроники.

«Литература больного общества» — покойный классик украинской журналистики Александр Кривенко использовал этот термин еще полтора десятка лет назад, и многим, в том числе и автору, данный безапелляционный приговор казался хоть и метким, но преувеличением. Еще бы — в России еще только начинался Путин, а ельцинские годы постсоветской передышки давали надежду, что страшный эсесесер уже в прошлом. Массовое отрицание российской культурной элитой «особого пути» казалось симптомом выздоровления, и царившая в Москве 90-х свобода слова и самовыражения была недосягаемым ориентиром для провинциального Киева.

Однако вскоре настал полный Путин, и иллюзии рассеялись. То отрицание и покаяние, за которое Россию можно было бы простить и понять, оказалось всего лишь одним из элементов общественной легитимизации действующей власти. Ругать Российское государство в целом и царя в частности в России можно лишь в исключительных случаях: если соответствующий царь уже расстрелян, смещен с поста в порядке заговора, испустил дух на больничной койке в окружении «врачей-убийц» или просто устал и ушел. Тогда можно наконец публиковать запрещенную бывшим царем литературу и доставать из архивов фильмы — еще бы, ведь они показывают россиянам, до какого ужаса довел Россию ретроград, тиран и убийца, на смену которому наконец пришел настоящий гений, справедливый гуманист и вообще прогрессивная душечка.

Да простят читатели упоминание в контексте высокой литературы артиста петросянного жанра Михаила Задорнова, но его пример — как человека с наиболее шаблонным и устаканенным репертуаром — очень уж показателен. Фирменный возглас «Ну тупыыые!» в отношении американцев 20 лет назад имел совершенно другую коннотацию.

Среднестатистический «совок», обиженный на партию за «сыр двух сортов» и хамский сервис, вкладывал в этот крик души мощный саркастический заряд: нищие россияне вынуждены напрягать пресловутую «смекалку» для того, чтобы, начитавшись «полезных советов» (помните такой замечательный жанр советской периодики?), накормить крысу цементом или натянуть брюки на кастрюлю с кипящим картофелем. А условному американцу эта странная «смекалка» не нужна, потому что в магазине свободно и дешево продается как отрава для крыс, так и новые брюки. «Ну тупыыые, не понимают, что пакетик чая можно использовать 3 раза, а целлофановый пакет — три года!» — троллил отечественное жлобство Задорнов, и публика прекрасно понимала, кто в данной ситуации «тупыыые» и почему нужно срочно звонить дяде Мише с Брайтона и выпрашивать приглашение.

За 20 лет словарный запас Задорнова особых изменений не претерпел, а вот смысл знакомых лексем чудесным образом преобразился: теперь американцы «тупыыые» взаправду — никак не хотят понять, что слово «Рассеюшка» происходит от слова «Ра», а значит, все кары египетские постигнут Америку не позднее 9 мая следующего года. Что случилось? Американцы действительно объелись своих бургеров и окончательно отупели? Россияне перестали пить стеклоочиститель и выкручивать лампочки в подъездах? Да нет, просто пришел Путин, и снова единственным разрешенным для критики воплощением Мордора стала «предыдущая Россия», слишком уж, по мнению нынешних россиян, «преклонявшаяся перед Америкой».

Стали ли от этих метаморфоз монологи Задорнова 90-х менее саркастическими, правдивыми и честными? Нет, они и сейчас являются отличным свидетельством той безысходной гадости, в которой Россия упоенно бултыхалась, бултыхается и планирует бултыхаться в обозримом будущем. Однако в России, как уже упоминалось, при смене власти сосредоточением зла принято объявлять исключительно предыдущий режим — а все, что этот режим критиковал у предшественников, тотчас же реабилитируется в рамках общей традиции преемственности великих имперских достижений. В 90-х российская интеллигенция носилась с канонизацией расстрелянного царя, именуемого в советских учебниках «Кровавым», и требовала суда над коммунистами, а сейчас Колчак и Сталин мирно соседствуют в национальном пантеоне, презрительно поглядывая на шпионов-предателей Горбачева и Ельцина, робко ожидающих в очереди, пока Путин кончится и их тоже оправдают.

И сколько бы Пушкины, Лермонтовы, Достоевские и Грибоедовы не орали во все горло о дикости российских порядков, в лучшем случае их пророчества про «Русь Окаянную» будут рассматриваться потомками как высокохудожественные стилистические фигуры, а в худшем — только усугублять болезненную гордость за страшную империю, способную вызывать тошноту даже у такого гения, как Александр Сергеевич. Хотя по количеству уничижительных эпитетов и категорических диагнозов в отношении собственной страны русские классики никогда не имели себе равных — даже пресловутый украинский «тренос» нервно пасет ягнят за селом. Ведь если для украинского писателя «занапастили Вкраїну воріженьки, але колись наш час настане», то тренос Достоевского или Чехова — «Россия, мать родная, что ж ты, скотина немытая, опять делаешь?!»

Вся история русской культуры — это отчаянные, иногда за гранью фола, попытки понять Россию умом. Понять не суть проблем человеческих взаимоотношений, не приоритетность тех или иных общечеловеческих ценностей — только саму Россию. Российская ментальная матрица настолько герметична, что прорваться за ее рамки российский художник просто не способен — разве что очертить их и поставить вокруг предупреждающие красные флажки. Получается это у художников отлично, великолепно, подчас гениально. Однако никому, кроме самих россиян, терзаний Родиона Раскольникова не понять.

Но почему тогда русская литература признана величайшей в мире? — тут же последует вопрос недоверчивого читателя. А откуда у вас данные о ее признании? — переспросят его соотечественники Шекспира. Почему в самой России имена Ромео и Джульетта многие века являются нарицательными, а шутки про студента, старушку и топор в Англии поймет лишь узкая прослойка высокоэрудированых снобов и кучка студентов-русистов?

Востребованность литературы в мире определяется не количеством переводов на языки стран Африки, а универсальностью, понятностью и яркостью рожденных ею образов. Если эти образы действительно цепляют, они обрастают заимствованиями, экранизациями, переосмыслениями и римейками, создавая целый культурный пласт. И потому самый простой способ оценить востребованность той или иной культуры — посчитать количество голливудских экранизаций ее шедевров.

Сказки о тупых американцах, не читающих умные русские книжки, оставьте Задорнову — всеядный Голливуд без лишних идеологических предрассудков заимствует из всех мировых культур все, что способно поразить зрителя и заставить его принести деньги в кассу кинотеатра. Экранизируют даже самые сложные произведения, и национальность их авторов для киношников не имеет никакого значения. Так вот наиболее масштабно экранизированным творением русской литературы в Голливуде и по сей день является «Тарас Бульба» — история о простых, всегда актуальных понятиях доблести, чести, любви и предательства.

Задумывались ли режиссеры в середине прошлого века над тем, что Гоголь родился не в Петербурге или какой-нибудь Сызрани, а в Великих Сорочинцах Полтавской губернии Российской империи? Ага, делать им больше нечего, Soviet Russia она и есть Soviet Russia, чего в ней копаться? Однако во всей русской литературе кроме сюжета украинца Гоголя больше американцев ничего не зацепило — все выдающиеся творения Толстого и Достоевского здесь преимущественно служили и служат поводом для скромных артхаусных экранизаций, познавательных клюквенных телеспектаклей и саркастических кинопародий Вуди Аллена.

Все выдающееся культурное наследие России имеет прикладное значение только для нее самой и ее бывших и нынешних колоний. Познавать мир через Достоевского и искать ответы в «Левиафане» для человека, не живущего в России, чревато когнитивным диссонансом и утратой веры в человечество. Все тлен, все уроды, от ума бывает только горе, а ежели и был какой-то приличный человек, так и тот либо спился, либо в подворотне прирезали, либо скурвился и в партию вступил — так что лучше сиди, не рыпайся и пой со всеми песни о судьбе нелегкой. Вы действительно хотите на этом всем строить новую Украину — особенно после того, как общество окончательно отбросило навязанную соседом модель?

«А что, разве украинская литература менее депрессивная?!» — тут же возразят читатели, потрясая потрепанным томиком Панаса Мирного и Ивана Билыка. А кто вам сказал, что именно это — и есть украинская литература? Что большинство образованных украинцев старше тридцати вообще знает об украинской литературе, если все представление о ней сформировано утвержденными российской матрицей советскими школьными хрестоматиями? Да, советский симулякр «укрлита» действительно выглядит бледновато и немощно даже рядом со своим российским собратом, но о нем вообще не идет речи — если вас интересует настоящая альтернатива, просто прочтите «Тигроловів» Ивана Багряного. Совет не слишком оригинальный, но действенный — вопросов по поводу состоятельности украинской литературы не возникнет.

Впрочем, осознавать и переосмысливать наше собственное культурное наследие Украине еще только предстоит — заново, отбросив даже те вроде бы очевидные выводы, которые осторожно, с учетом «общности культурных связей», формировались за годы Независимости. Однако зацикливаться исключительно на своих гениях, пророках и трибунах, а тем более переоценивать их величие, тоже не стоит — мы же все-таки не Россия. Занять свое законное место среди мировых культур, оставаясь на обочине общечеловеческого контекста, невозможно. А значит, изучение и переосмысление должно коснуться не только украинской культуры, но и зарубежной. В том числе — тададамм! — и российской.

Парадокс? Да ни в коем случае. Просто так уж сложилась наша история с географией, что Мордор с наших северо-восточных границ никуда не денется. И именно нам, истекая кровью, сегодня приходится в спешном порядке понимать и мерить аршином безумного маньяка, чтобы его следующая идиотская выходка не стала неожиданностью. Общий аршин не подходит? Ничего, мы ведь люди образованные, и Солженицына читали, и Достоевского...

Нам действительно нужны и Федор Михалыч, и Лев Николаич — но не как зеркала действительности и ключ к пониманию мироздания, а как высококлассные советники-специалисты в области маниакально-депрессивных расстройств одного отдельно взятого народа. Да и просто как талантливые, умные люди, нашедшие в себе смелость сформулировать простой, но честный лозунг свободного человека:

«Геть від Москви!»