В связи с оккупацией Крыма российская юридическая мысль и практика способна свести с ума теоретика, но столкнувшегося с ними в жизни погружает во вполне кафкианский кошмар. Собственного говоря, именно таким и был для великого писателя объект его творчества – абсурд. Нормальная логика побеждается ненормальной и бесконечной.

Информационные агентства сообщают: Александра Костенко, арестованного ФСБ активиста Майдана, пытают и избивают в симферопольском следственном изоляторе. Есть подозрения, что его выкрали с территории материковой Украины, переправили в Крым, а потом предъявили обвинение в нанесении легких телесных повреждений сотрудникам милиции во время столкновений в Киеве прошлой зимой.

Как такое можно понять? Удивительно, но возможны две, а, может быть, даже три интерпретации.

Первая, основанная на здравом смысле и формальных представлениях о юридических принципах такова: гражданина Украины представители соседней страны выкрали на территории его страны, после чего обвинили в преступлении против гражданина опять-таки Украины, после чего содержат под стражей в соответствии с законами чужой страны, но на украинской территории. То есть этот сюжет ни что иное как «похищение», но отягощенное и усложненное тем фактом, что совершилось оно сотрудниками силовых служб некоего иного государства, а именно России. Мотивация похищения чрезвычайно странная: осудить при использовании Уголовного Кодекса Российской Федерации, но – гражданина чужой страны. И его похищают с целью привлечь по подозрению в совершении деяний, имевших место около года назад, против другого гражданина той же страны, которого его страна, возможно, самого подозревает в преступлениях при отягчающих.

Случай, вероятно, уникальный для криминалистики: совершение ряда взаимосвязанных преступлений группой лиц при исполнении должностных обязанностей, при этом их действия имеют форму имитации отправления правосудия. Никакой иной трактовки сюжет с похищением Костенко не имеет и не должен иметь. «Легенду о крымском референдуме» стоит отбросить в сторону как не имеющую никакой юридической силы.

Но крымские прокуроры и тюремщики рассуждают иначе: все, находящиеся в сферах досягаемости российских органов дознания, должны сидеть в той тюрьме, которую Россия может контролировать. Так как беркутовцы, избивавшие и убивавшие людей на Майдане, в больших количествах сбежали в Крым и получили российские паспорта, они вполне могли стать и «потерпевшими», и «свидетелями» в «деле Костенко».

Третье объяснение самое простое, и оно связано с психологией преступников. Ими движет наличие возможностей к преступлению, ощущение собственной безнаказанности или отсутствие таковой. Российские преступники сейчас будто бы говорят нам всем: мы можем арестовывать чужих граждан? Можем. Вы можете нас наказать? Нет. Почему мы делаем именно так, а не иначе – не ваша забота: мы сами будем решать, кого запугать, а кого ободрить. И вообще, это наши дела, нашей банды и нашего пахана.

Дела против «террориста» Сенцова и его товарищей – по сути аналог «дела Савченко», а все они – ничто иное, как захват заложников, но с государственным размахом и абсурдным юридическим флером.

И подобных юридических коллизий в Крыму тысячи, причем сотни из них связаны с незаконным удержанием под стражей или в местах лишения свободы. То есть речь идет о базовых, первейших, абсолютнейших правах человека: о праве на жизнь, личную свободу и правосудие.

Попробуем выделить основные группы потерпевших, всех тех украинцев, чья жизнь и здоровье прямым образом пострадали или могут пострадать от желания Путина присоединить солнечный полуостров. Итак: убитые во время операции по присоединению и сразу после этого (солдаты и офицеры ВСУ); похищенные, потом освобожденные, найденные и не найденные противники оккупации; похищенные, которым потом представлено неправосудное обвинение; непринявшие российское гражданство крымчане, попавшие под уголовное производство оккупационных властей; заключенные крымских СИЗО и колоний, автоматически ставшие российскими подозреваемыми и российскими заключенными.

Попробуем сформулировать определения: «Отбывание наказания в колониях, которые контролируются страной, которая напала на страну, которая ранее осудила», да? Или посложнее: «Содержание под стражей по законам страны, которая напала на страну, которая ранее выдвинула обвинения в соответствии с законами, которые действовали на впоследствии оккупированной территории, но теперь отменены оккупантами в связи с оккупацией». Нетривиальные вопросы встанут перед теми теоретиками права, которые сейчас и в будущем будут заниматься деятельностью российских полицейских и судей.

Арест Ахтема Чийгоза, которому инкриминируют организацию беспорядков во время митинга, состоявшегося ДО оккупации Крыма и который сейчас ждет суда, в полной мере иллюстрирует российскую юриспруденцию. Аналогичным случаем является удержание в следственном изоляторе сына Мустафы Джемилева Хайсера, подозрение в совершении преступления которому было выдвинуто еще украинским следствием. Вина Хайсера не доказана, он имеет право на защиту и правосудие, но правосудие той и только той страны, гражданином которой он является. Это просто, слишком просто и слишком очевидно, но для российских прокуроров мало и того: они арестовывают и хотят судить, как Костенко и Чийгоза, за преступления, которые могли быть совершены ДО ими самими признанного дня распространения своей власти в Крыму.

Основания для всего этого юридического безумия базируются на так называемом референдуме «о воссоединении с Россией», грустную годовщину которого мы все скоро будем отмечать. «Референдум», состоявшийся через пару недель после военной интервенции; который проходил при явном и категорическом протесте украинского правительства; который проводился без участия и даже без наблюдения со стороны украинских властей и который не соответствовал ни украинскому, ни российскому законодательству; результаты которого не поддавались никакому независимому контролю; который не признан почти никем, кроме его организатора – России. Простым и очевидным следствием такого правового положения является то, что любые действия российских властей в Крыму являются преступными, а прямо, непосредственно направленные против жизни украинских граждан – преступными вдвойне. Но быть «государством преступников» России, похоже, уже не привыкать, и это многих россиян даже радует, мол, мы такие, мы все тут, в нашей стране, или преступники, или соучастники. Про жертвы стараются не вспоминать.

Есть еще одна интересная, но пока вполне теоретическая задача: «А кем являются простые исполнители – преступниками или жертвами?» Скажем, есть ли вина прикомандированного в Крым лейтенанта полиции, который участвует в задержании, а по сути – похищении некоего украинского гражданина, пусть даже на территории Крыма? Как его нужно судить, пусть даже с презумпцией невиновности и всяческом снисхождении? По каким законам, будь то международным, национальным или моральным?

Таково оно, современное российское государство, в котором преступника от жертвы и жертву от соучастника можно отличить лишь при чрезвычайном напряжении правовой и этической мысли.