Американские и английские историки и политологи много исследуют русский национализм. В их представлении он выглядит архаизацией, защитой от Европы и одновременно – бесплодной догмой отчаяния, так как обращается только к сфере культуры («духовности» и «скреп»). Власть же привлекает русский национализм лишь для «отсрочки» кризисов.

«Крымнаш», конфликт в Украине и сопровождающий их девятый вал агитпропа вызвали в российском обществе взрывной рост патриотизма и державничества. И если в России патриотизм, державничество, имперство и т.п. считают самостоятельными идеологическими течениями, то на Западе их все объединяют в «русский национализм».

В первую очередь такой категоризм характерен для американских и английских учёных – из-за особенности местного «национализма», представленного гражданской, а не этнической нацией.

Американские исследователи признают, что русский национализм – это самостоятельное «течение мысли», в отличие от других, заимствованных из Европы течений и идеологий – бюрократизма прусского образца, социализма и либерализма.

Воззрения американцев строятся на обосновании иррациональности русского национализма, а также с начала ХХ века в их среде существует устойчивая традиция рассматривать русский национализм в контексте обозначения влияния догоняющей модернизации.

Русский национализм интерпретируется ими как контртенденция культурной и философской традиции Европы, как то, что не может быть определено рациональным чувством и быть описано и объяснено в терминах социального и политического модерна. Эли Кедури (который скорее был английским историком) считал, что националистическая тенденция в России связывается с выпадением из европейского контекста и, являясь национализмом по формально образующим признакам, его следует квалифицировать как имперскую или державническую традицию. Его возникновение он объяснял страхом, боязнью «раствориться» в Европе и расстаться с «русскостью» как идентичностью культурно-цивилизационного масштаба.

Так как очевидным становится эквивалентность понятий «империя» и «цивилизация», русский национализм не может претендовать на роль идеологии национального государства. Стремление обозначить, как пишет Дениэл Ранкур-Лаферьер (прославившийся исследованием психики Сталина и мазохизма в русской литературе), иллюзию России вне тех или иных фетишей выявляет ощущение иррациональной остаточности этого политико-идеологического течения. Речь идёт о том, что описательные и объяснительные схемы, применяемые к европейскому национализму, характеризуют русский национализм не альтернативным, а деструктивным ответвлением националистической традиции. Можно говорить о том, что иррациональность культурно-цивилизационной самобытности не позволяет русскому национализму утвердиться в качестве схемы национальной идентичности и иметь позитивное значение в обосновании права на национальную государственность.

Русский национализм, помещаемый Эрнестом Геллнером (профессор социальной антропологии Кембриджского университета) в «четвёртый» часовой пояс, не содержит возможности построения гражданского общества по заданному либеральному образцу, но становится безальтернативным в условиях краха светской уммы. Это общества нового образца, которое ориентировано на новую веру, но предопределяет насаждение этницизма.

По мысли Геллнера, уязвимость русского национализма заключается в том, что его концептуальные притязания привязаны только к узкому пространству культуры. Поэтому есть тенденция догматизации и закостенелости, в которой этничность не может быть флюидным социальным образцом, т. е. привязываться к определенным социальным изменениям. Отсюда – русский национализм не в состоянии возместить утрату коммунистической веры, поскольку представляет догму отчаяния или интуитивной коллективной самозащиты от того, что угрожает русскости.

Имеет ли при такой оценке русский национализм характер самостоятельной идеологии? Она базируется только на «антизападничестве», и, не имея своего социально-экономического учения и ясной программы политических действий, русские националисты фокусируют внимание в сфере духовности, где их аргументация не подлежит рациональной критике.

Эрик Лор (профессор Американского университета в Вашингтоне), говорит, что подсознательное ощущение слабости является ключом к пониманию роли российского национализма. Такой национализм является результатом кризисности, в которой возможность радикализации устремлений национализма, вызов космополитичным имперским элитам имеют непредсказуемое будущее, ассоциируются с наступлением эпохи политической анархии.

Как пишет Уолтер Лакер (научный сотрудник вашингтонского Центра стратегических и международных исследований), все националистические группировки – и умеренные, и крайние – стремятся привить своим согражданам, и прежде всего молодёжи, уважение к духовным ценностям. Но в условиях России, как считал Лакер, это прямой путь к агрессивному тоталитарному государству. То есть обращение русского национализма к духовности связывается не просто с обоснованием самобытного пути развития России, культурно-цивилизационной особостью, но прежде всего с политическим реваншизмом, со сценарием возрождения «великой России».

Так как государственная машина в России представляет собой слепок с прусского бюрократизма (другой разговор – удачно или нет удалось пересадить этот конструкт на российскую почву), то любое проявление автохтонности (это не только русский, но и все прочие национализмы – от татарского до северокавказских народов) эта система воспринимает как угрозу унификации. Но есть тут и особенности взаимодействия этих двух структур. Как считал Ранкур-Лаферьер, само российское государство использует чувство величия, страдает «нарциссизмом», а потому в стрессовых для общества ситуациях на первый план выходят «негативные гетеростереотипы».

Российская государственность не легитимирована в формально-рациональном смысле и постоянно нуждается в иррациональной «опоре». И в этом случае русский национализм привлекается для «отсрочки» кризисов, а проповедь духовности, национального величия, подозрительности вписывается в возможности негативной мобилизации, конструирования образа внутреннего или внешнего врага. Но здесь государство всегда балансирует, так как существует угроза государственности – так как русский национализм скатывается в русский сепаратизм.

Таким образом, русский национализм англо-саксонский академический мир рассматривает только в его социально-компенсирующем варианте – как схему ложного преодоления кризисности (когда государство удерживает его под контролем, сосредотачивая в основном в пропаганде), или в агрессивном варианте, означающем самоизоляцию России и конфронтацию с внешним миром (когда он глубоко «прорастает» в общество).

Впрочем, американские и английские исследователи признают за русским национализмом право на жизнь, когда он заимствует идеи немецкого романтизма или французских консерваторов. Но в этом случае такой национализм уже трудно назвать «русским», скорее это построение одной из форм гражданской нации.

Вышеупомянутый Эли Кедури вообще считает, для Центральной и Восточной Европы национализм сыграл разрушительную, чудовищную роль (Австро-Венгерскую империю он видит как расцвет этих территорий, которого им уже никогда не достичь). И он предостерегает, что такой национализм не принесёт ничего положительного ни в Украину, ни в Россию, которые пока остаются частью имперского реликта XIX века. Эли Кедури пишет:

«История Европы после 1919 года показала чудовищные возможности, скрывающиеся в национализме. На территориях со смешенным населением Центральной и Восточной Европы и Балкан рушились империи, правящие слои были унижены и должны были платить за своё былое высокомерие. Были ли эти империи обречены, или существовала возможность сохранить их, – вопрос риторический. С уверенностью можно сказать, что создание национальных государств, унаследовавших положение империй, не было прогрессивным решением. Их появление не способствовало ни политической свободе, ни процветанию, их существование не укрепляло мир. По сути, национальный вопрос, который, как надеялись, будет решён с возникновением этих государств, лишь обострился.

После победы националистических принципов города теряют своё прежнее значение, тускнеют, превращаются в провинцию и разлагаются в чуждом им мире.

Лорд Актон говорил: «Национальность не несёт в себе целей свободы или процветания, и ту, и другую она приносит в жертву высшей необходимости сделать нацию формой и мерой государства. Путь её обозначен материальным и нравственным падением, чтобы новое учение преобладало над творениями Господа и интересами человечества».

(Цитаты: Александр Дегтярёв, «Русский национализм как социально-аналитический конструкт американской исследовательской мысли», журнал «Гуманитарий юга России», №1, 2015)