Премьер-министр Великобритании Тереза Мэй, президент Франции Эммануэль Макрон и канцлер Германии Ангела Меркель - политики очень разные. Мэй внезапно вступила в должность в прошлом году, после референдума о Brexit и после того, как ее предшественник Дэвид Кэмерон подал в отставку. У Макрона еще меньше опыта: президентство, которое он принял в прошлом месяце, является его первой выборной должностью. В отличие от них, Меркель служит в качестве канцлера с 2005 года (а парламентарием - с 1991 года), что делает ее старейшиной политического актива Европы даже с учетом предыдущего поколения.

Но у этих трех европейских лидеров есть также много общего. Все они занимают относительно сильные позиции внутри своих стран. Мэй и Меркель, по всей видимости, выиграют общенациональные выборы в своих странах, соответственно, на этой неделе и в сентябре, а Макрон уже добился решающей победы во Франции. Что еще более важно, все они формируют новый подход в политике, который призван закрыть пробел, образовавшийся из-за снижения влияния традиционных политических партий.

Новая политическая парадигма основана на своего рода центристском популизме, который сочетает поддержку глобализации со здоровой долей социальной защиты и щедрой пригоршней патриотизма. У каждого из них это можно считать личной позицией. Мэй является основным центром притяжения на выборах в Британии, хотя ее раздробленная Консервативная партия помочь ей не в состоянии. Меркель также стала центральной фигурой в меняющейся партии Христианско-Демократический союз, которой явно не хватает альтернативных лидеров. Макрон вообще создал собственную партию.

Эту специфику политической революции в значительной степени недооценена комментаторами, которые, как правило, неправильно истолковывали слабость традиционных партий, особенно левоцентристских, как фундаментальную угрозу демократии.Это восприятие усилил подъем правого и антилиберального популизма в течение последнего года практически в каждой крупной развитой стране.

Но волна правых популистов скоро может схлынуть, тем самым доказав, что она менее заразна и глобальна, чем многие ожидали. Объяснение этого, возможно, найдется в избрании Дональда Трампа президентом Соединенных Штатов - опыте, который, по-видимому, не слишком заинтересовал европейцев как пример для подражания.

На самом деле, европейские националисты, поддерживающие Трампа, - Герт Вилдерс в Нидерландах и Марин Ле Пен во Франции, - привлекли гораздо меньше голосов, чем предполагали опросы общественного мнения. Это говорит о том, что европейцы не хотят идти на такие крайности, поскольку разочарованы отдачей от резких политических решений.

Во второй половине двадцатого столетия в большинстве развитых стран сложилась стабильная схема чередования во власти право- и левоцентристских партий. Эти партии, временами выглядели как непримиримые соперники, но все они сходились в том, что не прибегали к крайностям, а боролись за политический центр. Например, особенности их фискальной политики давали лишь некоторое перераспределение бюджета, но при этом ничего такого, что оказалось бы слишком радикальным для одной из сторон.

Однако к 1990-м годам эту динамику исказило влияние глобализации и страх избирателей потерять рабочие места из-за импорта дешевой рабочей силы. В ответ на усиление открытости экономик, левые партии начали связывать глобализацию с либеральными подходами в социальных вопросах.

Но эта обновленная форма социал-демократии, которая в Соединенном Королевстве получила название "Новый лейборизм", мало что предложила традиционному ядру избирателей левоцентристских партий, которые, как и некоторые их коллеги из правого центра, начали искать альтернативу. При этом, и теперь это кажется очевидным, они не стремились радикализироваться. Когда им предлагалась умеренная политическая программа, многие предпочитали именно ее.

Нынешний центристский политический микс восходит к временам, которые предшествовали гиперглобализации. А путь, на который Мэй, Меркель и Макрон перенаправляют политику в своих странах, решительно связывается с национальными традициями.

Читайте также: США больше не мировой лидер

Например, отказ Мэй от крайнего экономического либерализма "беспрепятственной свободы рынков" и "эгоистического индивидуализма" в пользу более консервативного подхода напоминает традиционный для британский патернализм. Ее обещания улучшить систему здравоохранения, урезать непомерно разбухшие бонучные программы для топ-менеджеров и предоставить людям больше социального жилья (которое затем могут приобрести квартиросъемщики) выглядят до боли знакомыми, даже старомодными - особенно если рассматривать их вместе с ее обещанием разрешить Парламенту проголосовать за отмену почти двадцатилетнего запрета охоты на лис.

Макрон представляет другую традицию, глубоко укоренившуюся во французском национальном духе, но попавшую в немилость при нескольких последних президентах. В этой традиции Франция предстает как современная и динамичная страна с мощной инженерной школой и престижными инфраструктурными проектами. Нынешний французский президент больше напоминает Валери Жискар д'Эстена, который также пытался представить себя не в качестве голлиста, а как модернизатора, который (буквально) готов ускорить темп национального гимна.

Меркель традиционна в чисто немецком ключе: она сознательно отдает предпочтение прагматике, а не идеологии. Если искать для нее аналог среди прежних канцлеров Германии, приджется вспомнить социал-демократа Хельмута Шмидта, который также порвал со своей партией и сделал акцент на качественном госуправлении и компетентности.

Читайте также: Путин не уймется

На самом деле, упор на индивидуальной компетентности является критическим элементом этой новой европейской политики. Мэй изображается как единственный человек, которому можно доверить переговоры по Brexit. Макрон лучше всех годится для работы с Германией и Европейским союзом. На Меркель всегда можно положиться.

Но вызовы, с которыми столкнулись Мэй, Макрон и Меркель, заведомо трудны даже для самого компетентного лидера. Они начинаются с беспрецендентной перспективы переговоров по Brexit, а для Франции и Германии еще и продолжаются необходимостью сложных реформ еврозоны и ЕС. И хотя Brexit выводит из ЕС страну с анти-интеграционной позицией и это может дать серьезный импульс франко-германскому сотрудничеству, он не дает ничего для устранения множества серьезных препятствий на пути прогресса.
Реальность такова, что новая политика, охватившая три крупные европейские страны, пока остается довольно хрупкой. Ей не хватает институциональной поддержки в виде сильной политической партии, и такую поддержку она, возможно, вообще неспособна сформировать, учитывая ее нынешнюю сосредоточенность на единоличных лидерах. А если учитывать сочетание сложной повестки с большими надеждами, эти лидеры могут и потерпеть неудачу. И тогда евпропейский политический центр, который сегодня получил от избирателей вотум доверия, завтра может неожиданно остаться ни с чем.