Может быть, оно и к лучшему, что мое первое свидание с Грецией состоялось на Миконосе, острове в Эгейском море, практически не оставившем следа в античной истории и мифологии. Все его претензии на славу исчерпываются тем, что на здешние берега якобы выбросило тело утонувшего Аякса Оилида, которого покарала Афина за изнасилование своей жрицы Кассандры. А к лучшему потому, что на этом острове незачем предаваться скорби по тому, чего никогда не было, он целиком приспособлен к чисто курортным нуждам.

Тем более что отель, в котором я оказался вместе со своими спутниками, был приподнят даже над этими стандартными нуждами: в меню не было ни вездесущей мусаки, ни сувлаки, а когда я попытался попросить у официантки, уже вполне ассимилировавшейся здесь русской женщины, бутылку рецины, она просто не знала, что это такое. Впрочем, и мусаку, и рецину, и многое другое, что ассоциируется у сегодняшнего курортника с Грецией, мы обнаружили в деревенской корчме, где хозяин, проведав, что мы русские, расщедрился на дополнительную бутылку сверх заказанного.

Нет смысла отрицать, что русских сегодня не везде встречают с одинаковым радушием. Но углубляться в эти тривиальные подробности я здесь не буду. Напротив, попытаюсь объяснить сложность моих отношений со страной, в которую я странным образом никогда не стремился при всей любви к ее истории. У нее с этой историей еще более запутанные отношения, чем, скажем, у России со своей – тем более что запас этой истории намного больше. Взять хотя бы эпизод, который развертывается у нас на глазах: совсем недавно на территории древнего города Амфиполиса к востоку от Салоник была раскопана усыпальница, затмевающая по роскоши гробницу Филиппа II, отца Александра Македонского. Естественно, сразу посыпались дерзкие догадки – а вдруг это могила самого Александра? Ну да, если закрыть глаза на тот факт, что Александр был погребен в Египте, в основанной им Александрии, где римский император Август воздал засвидетельствованные историком почести его мумии. Тогда, на худой конец, если не Александр, то хотя бы его мать Олимпиада?

Что для сегодняшней Греции Александр и кем он был для своих греческих современников? Для этих последних он был варваром и чужеземным агрессором, как и его отец, против которого направлены самые известные речи Демосфена, так называемые "Филиппики". Греки имели обыкновение защищать свою свободу в первую очередь друг от друга, они никогда не были даже такой разрозненной общностью, как нынешний Европейский союз, несмотря на единый язык и совместные святыни. Нелепость культа Александра в сегодняшней Греции будет наглядней, если вообразить себе поклонение россиян Наполеону и ажиотаж по поводу обнаружения его возможной могилы под Тверью.

Даже общее самоназвание "эллины" возникло достаточно поздно, так что до римлян оно докатилось лишь после того, как они окрестили балканских соседей греками по имени одной из своих колоний на Апеннинском полуострове.

Все это – продукт сшитой на живую нитку национальной мифологии после свержения многовекового османского ига. Свою часть Македонии, отобранной у Болгарии в ходе Второй Балканской войны, нынешние греки старательно очистили от следов славянства и теперь отказывают бывшей югославской республике в этом названии на том основании, что обладают на него эксклюзивным правом. Куда лучшей заявкой на культурное наследие было бы явление нового Перикла или Платона, но этого, конечно, мы вправе требовать только от собственных народов.

Есть еще одна Греция, имеющая очень мало общего с вышеупомянутой, по которой я чувствую щемящую ностальгию и которую никогда не увижу, хотя она отделена от нашего времени от силы сроком человеческой жизни. То есть была бы отделена этим сроком, если бы существовала в реальности. На самом деле, как я подозреваю, в ней немало художественного вымысла, может быть, большая часть, хотя книги, в которых она описана, претендуют на документальность. Перед Второй мировой войной и после нее эта райская страна была открыта англичанином Лоуренсом Даррелом и американцем Генри Миллером – в ту пору еще совершенно нищая, домашняя, омытая древним морем и не тронутая ногой вездесущего японского землепроходца с его "олимпусом" и айфоном. Страна, где убеленные сединами носители вековой мудрости, без налета бутафорской античности, неторопливо рассуждают о смысле жизни, сидя в тени платанов и инжира над чашкой кофе или стаканом рецины.

Островная трилогия Даррела, "Келья Просперо", "Отражения морской Венеры" и "Горькие лимоны", для меня остается его непревзойденным шедевром, затмевающим куда более популярный "Александрийский квартет". В какой-то мере Даррел и Миллер сами вбили гвоздь в гроб этой утопии, отчасти ими же выдуманной, именно они дали отмашку массовому паломничеству на очарованные острова, хотя без них было бы то же самое.

Мудрецы под платанами, торгующие рециной и поносящие Ангелу Меркель. Страна, почти целиком себя придумавшая, и другая, почти целиком воображенная пришельцами. Страна, которой не было дважды, но которая в незапамятные времена существовала как никакая другая и в долетающем до нас свете которой, как после вспышки сверхновой, мы засыпаем, дойдя до середины списка кораблей, бороздивших просторы Эгейского моря.