Как говорил философ Пятигорский, Лондон – город горизонтальный и полицентричный. Сложно сказать, что является «центром» в привычном смысле: парламентско-туристический Вестминстер с аббатством, Букингемским дворцом и анахроничными гвардейцами в красных ливреях; офисный Сити с рекордным количеством носителей деловых костюмов, которые по вечерам, скапливаясь у дверей пабов, иллюстрируют эффект Доплера; или брендированно-аристократичный Кенсингтон, оттесняющий своих твидовых джентльменов в пользу одиозного русскоговорящего сегмента. Намного проще определить, что центром не является: восточный Лондон, Ист-Энд, даже находясь в первой зоне метро, культивирует свою маргинальность.

Ист-Энд: от деревень вдоль римской дороги до королевских охотничьих угодий, от поселения французских гугенотов до пристанища восточноевропейских евреев, от ранних малых мануфактур до викторианских трущоб, в которых умирает двое детей из семи, а средняя продолжительность жизни рабочего – 18 лет.

В ХІХ веке здесь концентрировались наиболее неприятные глазу и нюху жителей Западного Лондона промыслы – красильни, туковые заводы, химические фабрики. Намеренно углублялся воображаемый разрыв между двумя городами: «Ист Энд – это где-то там…», – роняли, неопределенно рассекая рукой воздух, приятели Джека Лондона, жители более престижных районов. Они, безусловно, лукавили.

Викторианцы грезили Ист-Эндом. Журналисты, филантропы и городские исследователи предпринимали экстремальные вылазки, после которых щедро делились открытиями с согражданами: оказывалось, например, что в одной комнате в условиях экзотической антисанитарии могли сожительствовать до 15 бедняков – мужчин и женщин, детей и стариков; менее удачливые автохтоны делили кров со скотом. Подобное положение дел служило развитию уникального социального явления – slumming, хождения в трущобы, которое воспринималось одними британскими буржуа как служение, другими – как форма туризма.

Филип Мэй. Уличная драка в Ист-Энде. 1901.

Активно разрабатывавшаяся демонология Ист-Энда эксплуатировала сюжеты сексуального рабства, кровосмешения, моральной и физической деградации и других альтернатив 5 о’clock tea. Именно среди местных проституток своих жертв находил Джек Потрошитель. Для высших классов Ист-Энд стал топосом желания, свободным от буржуазных запретов и предрассудков: в начале своего грехопадения Дориан Грей покидает описанный с точностью до дома западный Лондон и дрейфует в «восточном направлении»: лабиринт неназванных грязных улиц предвещает ему «опасности» и «восторги». У привилегированной части общества восточный Лондон ассоциировался, в том числе, с низовой городской культурой, подразумевающей уличные танцы заводских работниц, дешевое веселье мюзик-холлов и пабов. Шлейф этих ассоциаций вплетен в ткань города до сих пор.

Во время Второй мировой войны Ист-Энд пострадал больше других районов: лондонские доки и промышленные склады были приоритетной целью воздушных атак. За восточным Лондоном закреплялась репутация не самой удачливой части Лондона. Сообщалось, что когда одна из бомб попала в Букингемский дворец, королева-мать изрекла с облегчением: «Теперь я могу посмотреть Ист-Энду в глаза».

Ист-Энд после бомбежки. 1940.

В ходе деиндустриализации 1960-80-х годов доля промышленности в ВВП Лондона сократилась с 30 до 11 процентов. Для восточного Лондона это означало, что индустриальные здания Шордитча, Хокстона, Бефнал Грин опустели. Именно с пустующих кирпичных фабрик, товарных складов и производственных цехов, расположенных в пешей досягаемости от Сити, началась история переосмысления образа Ист-Энда и его облагораживание. В статье «Искусство и джентрификация» рассказчик истории Эндрю Харрис указывает на точку отсчета: в 1980-х территорию открыли, а в 1990-х – переоткрыли выпускники художественных колледжей.

Дешевизна заброшенных постиндустриальных площадок предопределила их переработку в студии, выставочные пространства и мастерские. Группа Young British Artists начала 90-х (среди них мелькали товарищи Хёрст, Гари Хьюм, Сэм Тейлор-Вуд, Трейси Эмин, Сара Лукас) сделала местность частью своей идентичности. Само пространство диктовало конструирование «альтернативной» саморепрезентации, которая прочитывалась как вызов консервативному искусству Вест-Энда.

Сара Лукас и Трейси Эмин на пороге The Shop. 1993.

В очередной раз в истории искусства повседневные практики стали восприниматься как художественное высказывание, «искусство жизни», практикуемое YBAs, инкорпорировалось городской средой. Магистром искусства жизни был признан Джошуа Компстон – культурный импрессарио, владелец галереи-дробь-бывшей-лесопильни, инициатор уличных хэппенингов, человек, который переизобрел Хокстон. С начала 90-х он организовывал уличные арт-фестивали, на которых можно было угоститься мороженым, залитым в презервативы, послушать матерные выкрики из громкоговорителей, угнездившихся в кронах деревьев, или осмотреть гениталии Дэмиена Хёрста, заплатив за зрелище 50 денежных единиц.

Дэмиен Хёрст и Ангус Фейрхёрст на арт-фестивале Джошуа Компстона в Хокстоне. 1995.

Художники 90-х апеллировали к уличным вечеринкам викторианской бедноты и мифологизировали условия жизни рабочего класса. Художницы Трейси Эмин и Сара Лукас открыли на Брик Лейн, улице бангладешских иммигрантов, классический магазин подержанных вещей, в котором торговали арт-хламом собственного производства и купленным на соседней барахолке, фотографиями, контркультурными футболками с надписями «She’s kebab» и «Have you wanked over me yet?». По субботам The Shop оставался открытым всю ночь, вечеринка часто длилась до вечера воскресенья.

Следующее поколение художников, не только апроприировавших и перефантазировавших Ист-Энд, но и перекроивших его визуальный образ, пришло вслед за ироником и арт-вандалом Бэнкси. Одной из мишеней их стрит-арт-атак стал образ «крутой Британии», сконструированный в девяностые. Сегодня уличное искусство равномерно камуфлирует каждый квадратный метр городских поверхностей Шордитча, Хокстона, Бефнал Грина.

Фото: Александра Довжик 

Ист-Энд из запущенной постиндустриальной зоны трансформировался в место тусовки. Эстетизация образов и пространств, связанных с менее привилегированными слоями общества, наделяла тусовку аурой аутентичности. Наслаждаясь своей не-корректностью, не-вежливостью, не-респектабельностью, художники успешно продавали нонконформистскую позу «кокни от искусства». Вслед за ними в креативное гетто с новообразованным культурным капиталом пришли дизайнеры и рекламщики, новые медиа и крупные галеристы. В конце концов, бохо-шик Ист-Энда привлек профессионалов из Сити, архитекторов, девелоперов. Последний виток – конструирование местной силиконовой долины. Художникам в поисках дешёвого жилья пришлось отправиться в Брикстон.

Игры в дауншифтинг и коммерциализация Ист-Энда – два смежных процесса, продолжающихся и сегодня. В утилизированных контейнерах для морских перевозок, приютивших бутики BoxPark, можно за 40 фунтов приобрести распечатанного на 3Д принтере Эйнштейна и другие мелочи, полезные в быту.

Фото: Александра Довжик 

В бывшей лавке электроприборов, а ныне пабе Electricity Rooms пинта стоит не дешевле, чем в любом баре такого снобского и такого буржуазного Вест-Энда. Специально обученные гиды демонстрируют экскурсантам урбанистические фрески ROA, мозаики Инвейдера и иногда, за отдельную плату, застают художников за работой. Экскурсанты документируют увиденное на айфоны – так мифология непослушного Ист-Энда наращивает годовые кольца. Сколько бы интернет-стартапов не обосновалось здесь в ближайшие годы и сколько бы инстаграмеров не запостило фотосессии в лофт-интерьерах местных баров, Ист-Энд будет последователен в одном – воспроизведении фантазий нонконформизма, аутентичности, маргинальности.