Тема уже раскрывалась, но иногда поступают вопросы – что такое «российская общинность» и чем она отличается от вообще?

Ватнику такое объяснить невозможно, даже если бить его этой общинностью по голове. А вот бандерам нашей кафедры я постараюсь распедалить, как смогу.

Начну, как обычно, издалека, с окраины Троещины.

Человек – обезьяна социальная, и любые формы кооперации для нее – это хорошо и природно. Начиная с базовых «любви и дружбы», и заканчивая всякими акционерными обществами. А поскольку кооперация штука сложная и неоднозначная, то человека учат кооперироваться с детства, чтобы из него не выросло маугли.

Поэтому мамочки учат детей ходить на своих двоих и социализируют их еще в песочнике. Например: ты ему даешь лопатку, а он тебе самосвал. Поменялись? Хороший мальчик! А если он тебе дает самосвал, а ты его лопаткой по голове, то ты плохой мальчик.

Вот! Вот она и выскочила из формата сделки, маленькая «дельта» кооперации! Заметили? Нет?

Крошечная нематериальная прибыль от честного обмена. Дело не в выгоде обмена старой лопатки на новый самосвал, и даже не в том, что за «обмен на самосвал - лопаткой по голове» мама даст по жопе а в том, что позитивная «дельта» становится частью обмена, как водяной знак на купюре.

Потом малюки подрастут, и эта крошечная «дельта», выпадающая из чисто материального результата кооперации, для них трансформируется в «деловую репутацию», «чистую совесть» и прочие умные слова.

Обезьяна-то социальная, но хитрая и склонная к на**ательству. Поэтому любой честно выполненный с ее стороны контракт вызывает у нее положительные эмоции. Во, какая я хорошая! Могла же наебать, а не наебала! (... и мамкин голос из детства: «Хороший мальчи-и-ик...»)

Все, Троещину проехали, переходим к наукам.

Не надо путать кацапскую общинность с первобытно-общинным строем, общежитием, общностью, общаком и прочими однокоренными понятиями.

Зародилась она в тяжелых условиях, когда акт кооперации был не добрым жестом, а условием выживания на скудном ландшафте Нечерноземья. Как на подводной лодке, сотрудничать должны были все, не получая этой «дельты», а выполняя условия кооперации, как положняк, как обязанность. Благодарить за кооперацию было не принято, как не принято покупать воздух.

Затем времена изменились, от недорода репы уже никто не умирал, но подходец ватный остался.

Если я беру в долг у соседа, и отдаю ему вовремя, то по деньгам мы выходим в ноль, но у каждого из нас остается своя добрая «дельта». У меня – то, что я честный человек и отдал долг. У него – то, что он добрый человек, и дал в долг. И, расходясь по деньгам, как ни странно, мы оба заработали процент в карму и уважуху друг к другу. Это интуитивно понятно даже без моих научных объяснений. Хата наша хоть и с краю, но на пожар сбегаются все индивидуалисты, получая не только возможность помочь человеку, но и повод уважать себя.

Эталон кацапской общинной кооперации, это когда ты идешь по тротуару в чистом пальто и новых туфлях на работу, а буксующий в прокисшем сугробе водила просит «эй, мужик, подмогни!» Ты упираешься руками ему в бампер, напрягаешься, его сраное корыто с урчанием выползает из ямы, обдает тебя смесью говна и снега, и уезжает. Идея остановиться, вылезти из машины и помочь тебе почистить пальто, ему даже в голову не приходит. Хули там – все свои, одна община. Сегодня ты меня толкнул, завтра я тебя.

Попробуйте этого мужика через квартал остановить и попросить его подвезти по дороге две остановки, потому что вы к любимой опаздываете. Он скажет: «тристарублей».

Вот это и есть кацапский общинный подход в общем чертеже.

Отличие кацапской общины от подводной лодки состояло в том, что все члены племени понятны, знакомы и переписаны. Кацапская же община не имеет четкого терминатора «свой-чужой», и именно там, в зоне сумерек, где видны только силуэты, и заводятся черви кацапского «братства».

Периферия кацапской общины, «браток», «земеля», «мужик, подтолкни машину» - это такие силуэты на общинной опушке, которые чем-то кацапу обязаны безо всякой позитивной «дельты». Просто потому, что он их увидел. Чужие, в историческом понимании кацапа, возле деревни не ходят, только общинные. Раз увидел – значит лови и запрягай.

Деревенские предки, передавшие вате общинное сознание, считали своими должниками всех, кто попадал к ним в поле зрения и был без сабли. Эй, мужик, хули ты тут просто так ходишь, ничего не делаешь? Помоги бревно поднять. Поднял? – держи. Еще держи. Подержал – все, клади и пиздуй восвояси. Тут же все свои.

То же самое на любом уровне. На Дамбасе – это «угнетаемое русскоязычное население», «братишки». Беженцы оттудова в Архангельске – это «заебавшие всех понаехалы». Общинное сознание четко переключается, точно отделяя в нужный момент родных братьев от названных.

Теперь понятно, откуда берется желание ваты брататься с кем попало?

Вот так.

Что делать нам, хуторянским хохляцким жлобам и эгоистам? Если уж досталось жить на опушке общинного кацапского сознания, где ты должен любому "братишке" держать бревно и выталкивать его машину из ямы?

Делать надо просто.

Если говорят «браток», то надо сказать, что у тебя от мамки с папкой только два брата и сестра, а других братьев нет. Если «земеля», то сказать что Великий Устюг – это не твое землячество, а жопа мира, срань-рязань ебаная, и его «земеля» – тамбовский волк. Если говорит «мужик» - то сразу посылать нахуй, мужик поле пашет, а к нашим обращаются «пан», и с гражданским поклоном. Нет, не курю, ложки соды до завтра нет, три рубля нет, жетона на метро нет, извините, спешу. Телефона позвонить тоже нет. Есть телескопическая дубинка, могу уебать по голове.

Иначе от этого общинного братства не отъебаться вовек.

И вообще, учитесь обрезать назойливое общинное кацапское «братство» у джигитов.

- Эй, мужик, земеля, братиша, курить есть? Ты скудова вообще приехал?
- Из Чечни. К брату. Приехал. Работать.
- Ой бля…
- На, кури. Деньги у тебя есть?.. Эээ, куда побежал, брат?..