Двадцать лет… Даже и не верится. Одиннадцатого декабря 1994-го года официально началась Чеченская война.

Я уже все меньше и меньше вспоминаю ту войну. Она мне уже практически не снится. Я уже почти не помню мест, не помню дат. Другие войны, другие даты и другие смерти заслонили её от меня. Горелые трупы в Цхинвале. Гибель коллег. Политковская. 

Теперь вот Украина. 

Та война должна была стать главной в моей жизни, но один полковник все никак не успокоится, сидит у себя там на троне и все насыпает и насыпает нам в обе руки новых войн и нового дерьма. 

Мне повезло, я не застал самые мясорубки Грозного, в Чечню я попал только в девяносто шестом, связистом, и задел её, в общем-то, относительно по касательной, но, блин, даже и мне с моим тогдашним везением, хватило больше чем за глаза. Ничего чернушнее, ничего страшнее и безнадежнее, чем там война, в моей жизни не было. Абсолютная чернушная безнадега.

Нельзя посылать пацанье в восемнадцать лет на убой. Нельзя этого делать. Просто нельзя.

Земля всем погибшим пухом.

С обеих сторон.

Курский вокзал. Лето-96-го. Я возвращаюсь в Чечню после краткосрочного отпуска, который мне дали по болезни отца. Это последние секунды, когда я вижу его живым. Он умер в августе девяносто шестого. Как раз когда начался штурм Грозного. Мне принесли телеграмму о его смерти уже на взлетке, когда наш сводный батальон уже загружали в вертушку. Наш полковой почтальон, Фунт, специально бегал по взлетке и разыскивал меня. Поймал в последние минуты. И я полетел в Москву на его похороны, а все полетели в Ханкалу. Из девяносто шести человек обратно вернулось сорок два. 

И вот проходит двадцать лет. И на вокзале в Ростове опять формируют команды из мальчишек-срочников. А в морг идут рефрижераторы. И опять вся страна вспомнила, что такое "Груз 200". Забытую, казалось бы, уже аббревиатуру.

А я опять пишу про очередную войну.

Ладно, полетел я в Киев (черт… на автомате написал в "Грозный").

А оттуда всеми путями буду стараться не уехать куда-нибудь в район Песок.