Кто живет на Донбассе, знает, что такое угольная пыль. Мелкая, не заметная в воздухе, она постоянно окружает тебя серой, удушающей вуалью и каждый твой вдох-порция антрацита. Эта пыль неприятно хрустит на губах, прилипая к губной помаде, осаживается на лице, машине, вещах, коже, въедаясь в тебя, насыщая тебя, оставляя за собой странное фекусие. Хочешь ты того или нет, но она наполняет тебя, цементируя твои легкие и душу, делая их такими же сумрачными и черными, как шахтные выработки и кажется, что ты смотришь на мир сквозь этот вечно струящийся сумрак.
Теперь такой же невидимой пороховой пеленой, въедается в нас война. Так же хрустит на зубах, так же разъедает душу, так же оставляет горький привкус.

В самой начале войны, разговаривая с одним из жителей Антрацита, ставшим впоследствии полевым командиром, тогда еще только получившего оружие ополчения, становящегося под командование русских казаков, я услышала такую фразу: «Когда закончиться война, самым страшным будет не горечь потерь, а разочарование тех, кто воевал за идею. Идеи, как и командиров, поменяют. А в конце войны их вообще заменят более нужными и политически оправданными под тот политический момент или того лидера, который будет выгоден воюющим сторонам. Поэтому проще будет не тем, кто верил в Россию, Новороссию и ждал лучшей жизни. Нет! Этим будет хуже всего, их веру растопчут, а блага, которые они ждут, так и останутся мечтой. Проще будет тем, кто воевал за деньги или понимал, что просто грабит, как грабили до войны его. Даже, если он будет грабить своих же соседей, ему ничего не будет мешать. Он просто использует момент своей силы. Такие люди принимают войну, как заработок, без веры, идей, лозунгов и другой патриотической мишуры. Они ничего не ждут от войны. Они берут сами. Те, кто пошел воевать за идею, будут убиты первыми, потому, что пойдут в бой в авангарде и на волне своей дурости, именуемой патриотизмом. Те, кто пошел воевать за идею и выжил, в конце войны перейдут на сторону врага, так как поймут, что их «идея» и «идея» их командиров кардинально разняться. Самые страшные те, кто не пошел воевать. Те, кто подталкивал к принятию решений, сидя в соцсетях, за «бутыльком», в компаниях, кто пил своих мужей, братьев, сыновей, рассуждая о прелестях русского мира, нагребаясь кредитов, захламляя свой дом бытовым мусором, хватая с полки пятую кофеварку, лишь бы урвать хоть какую-то халяву, чтобы не отдавать кредиты, как в Крыму. Они своей желчью и жадностью подтолкнули к войне и тех, кто понял, что можно грабить и тех, кто поверил, что может изменить мир. Я не хочу дожить до конца войны. Слишком сильным будет разочарование и ломка после войны».

Тот, кто сказал, вернее, выплюнул из себя эту горечь, уже в начале войны, чувствовал на своих губах вкус послевоенного разочарования. До окончания войны он не дожил. Он не прошел даже до средины ее. Пуля снайпера срезала его в Луганске еще летом. А я только сейчас поняла смысл его слов.
После увиденного и пережитого, после сотен, пролетевших передо мной, как на экране кино, судеб, после попыток забыть, простить, выгрызть, или выплакать войну из себя, я вдруг снова почувствовала этот странный хруст на губах, ощутила сухость в горле, как от глотка, настоянного на антрацитовой пыли воздуха. Это послевкусие войны.

 «Наши надежды, как опавшие листья…»

Ольга Ивановна, работала в Луганской областной администрации больше пятнадцати лет. Чопорная, исполнительная, выдержанная, она, как сотрудник, устраивала абсолютно всех, часто меняющихся руководителей ОГА. Может привычка подстраиваться под нового главу, может просто желание работать, может быть, надежда на карьерный рост и высокую зарплату, а может просто страх остаться одной в четырех стенах квартиры, толкнули ее к тому, чтобы выйти на работу в правительство ЛНР. Хотя она, в общем-то, работу и не покидала. Ходила в ОГА через кордоны милиции, пикеты, митинговальщиков. Даже сама убирала кабинет после очередного захвата, разбирала ставшие ненужными директивы, письма, распоряжения, акты. Складывала, сшивала, чтобы все было по папочкам, по полочкам, по номерам. Услужливо варила кофе, оплывшему и не выходящему из запоев «народному лидеру» Харитонову, потом собирала осколки от разбитых стекол, мыла пол, хотя это и не входило в ее обязанности. Она готова была потерпеть, и бой, и обстрелы, и безденежье просто во имя веры, во имя чего-то светлого, возвращения или пришествия которого ждала всю жизнь.
Каждый раз, когда ей было страшно или одиноко, она открывала школьный, институтский альбом и заново переживала и первую любовь, и первую «пятерку», и выпускной и жизнь в Новочеркасской общаге, защиту диплома, и практику, и первую поездку в Питер, первое очарование белых ночей. Все, что в ее жизни было белым и светлым, она связывала с Россией. Учеба, замужество, рождение сына. В Украине были будни, серые, бесцветные, обыденные будни. А ей так хотелось белых ночей, вальса, белых, жемчужных бус, как у ее кумира Валентины Матвиенко, такого же костюма, и принадлежности к чему-то высокому. Не смотря на ее трудолюбие и профессионализм, карьера стояла на месте. И хотя должность начальника отдела уже несколько раз освобождалась, то вместо заслуженного повышения ее приглашали, чтобы познакомить с новым, молодым и перспективным начальником, стройнее, худее и моложе ее по возрасту. Когда из ОГА разбежались почти все сотрудники, она осталась. И вот, наконец, Россия, карьера, белые ночи и поездка в Питер стали реальностью. Новый глава, новой Луганской республики, наконец-то сделал ее начальником отдела. Она получала заслуженный паек из сборной украино-российской гуманитарки, зарплату и, одев, пока искусственный жемчуг, раздавала властные распоряжения трем своим подчиненным. Она гордилась тем, что не убежала из разбитого города и осталась его патриотом. Да, тяжело, да, голодно, да, страшно, но и в 90-е было несладко, но ведь наладилось - размышляла она. Были СССР, стали Украиной, так что ничего страшного, в том, что снова создано новое государство она не видела, а новому всегда противятся,- думала Ольга Ивановна, - ничего, скоро Украина поймет, что Новороссия неизбежна, что Путин сильнейший руководитель за всю историю России, а возможно и СССР, и война остановиться, будет мир, новые возможности, новое время.

-Ольга Ивановна, приготовьте распоряжение по организации Кремлевской елки в Колонном зале для детей,- сообщил по селектору Игорь Венедиктович,- и займитесь приготовлением приглашений человек на 300-500, нам Россия оказала помощь, так что будут детям и елка, и подарки, да, и если у вас есть дети, можете вписать.

Она выслушала распоряжение и, облокотившись о спинку кресла, закрыла глаза. Вот оно! Воображение рисовало Колонный зал, Москва, Кремль, купола, куранты, вальс, галантные кавалеры, к ней подходит Валентина Матвиенко жмет руку, и благодарит её за стойкость и мужество. Ее внук будет в Кремле!

Ольга Ивановна бросилась раздавать распоряжения. Так, дети, нужно пригласить самых пострадавших. Новосветловка! Георгиевка! Лутугино! Хрящеватое!- быстро соображала она.

Список интернатов, сирот, многодетных семей, срочно, - звучал ее командный голос в полупустых коридорах органа государственной власти…

…Она, с дрожащими от предвкушения губами и горящими щеками, вошла в кабинет к руководителю новой, но уже ставшей ей родной страны:

-Вот, Игорь Венедиктович, список детей, количество подарков. Скажите, а кто будет сопровождать детей в Кремль, могу ли я как начальник отдела…

-Что? В какой Кремль, - непонимающе глянул поверх списка на нее глава державы,- ах, вот вы о чем,-рассмеялся он, -вы, что подумали, что елка будет в Кремле?

-Но вы, же сказали, Кремлевская, в Колонном зале, - недоуменно и растерянно прошептала Ольга Ивановна.

-Ольга Ивановна, вы как ребенок, ей Богу, какой Кремль,- не переставал смеяться Игорь Венедиктович,- у нас в зале будет елка, вот список коллективов, им пригласительные тоже. Дети, сироты, это хорошо, в смысле, хорошо, что составили. Закажите пригласительные, чтобы хоть яркие напечатали, красочные! Да, а своих вы вписали в список, сколько ваших? Один?! Внук?! Хорошо, возьмите у Елены Васильевны, она в 37 кабинете собирает подарки, подарок внуку. Дайте мне список, я подпишу, хотя, берите три, это от меня, к празднику. Вот это вы меня рассмешили, Кремлем. Ничего, не расстраивайтесь, будет время, еще и на Кремлевскую елку поедем. Сейчас, вы понимаете, не до этого.

Ольга Ивановна все понимала, и даже винила себя в глупости, мол, сама нафантазировала себе черт знает что. Колонный зал, звуки вальса и рукопожатие Валентины Матвиенко рассеялись в коридорах Луганской администрации, как мираж в безводной пустыне.

В тридцать седьмом кабинете Елена Васильевна выдала ей три подарка. Из левого угла кабинета. В кулечках-майках лежало 1 пачка-трубочка печенюшек, 2 пряника и 15 конфет «АБК». В правом углу кабинета лежала горка красивых новогодних пакетов с видимо более полным наполнением.
-А эти подарки кому, - спросила она у Елены Васильевны.

-Ой, Оля, как всегда, это детям спонсоров, начальства, ну ты сама понимаешь, это я на елку готовлю.

-А эти, - она показала на свои пакетики,- а эти раздавать, малоимущим, многодетным, сиротам. Вот и по твоему списку, делю, как могу. Обещали привезти гуманитарку «детскую», но что-то опять там не получилось. Слушай, столько гумконвоев из России приезжало, а продукты в основном украинские раздаем. Странно всё это, не находишь?! А я даже не знаю, как выкручиваться с подарками. Люди приходят, в глаза заглядывают, как в душу. Эти, - она кивнула на дорогие пакеты, - эти с профсоюза какой-то шахты Ахметовской. Это, - она кивнула на открытые коробки с россыпью печенья и конфет, - местные торгаши привезли. Гумконвой из России не то, что елку из лесов Сибири, как обещали, даже конфет не привез. Глянь, все конфеты украинские! Оля, и ты, и я, мы все понимаем, да только помалкивать надо. Выхода у нас нет. Настохренело все, - устало бросила Елена Васильевна, я к дочери в Днепр уеду. Опять «блат», брехня, пиар. А я тишины хочу и зарплаты. Всё надоело, всё!

-Так что, на елке будут другие подарки, - с надеждой поглядывая на полные пакеты, спросила Ольга Ивановна.
-Оль, будут, будут. Нас только там не будет. Эта елка для «своих».

-Как для «своих», я же списки, приглашения приготовила, - удивилась и не поверила Ольга Ивановна.

В ответ, Елена Васильевна только молча, махнула рукой, мол, иди, не мешай.

Сидя в одиночестве перед телевизором Ольга Ивановна с непонятной и нарастающей болью слушала новости молодой, развивающейся республики, которой она не то, чтобы поверила, скорее, доверилась, как неизбежным историческим переменам.

«На праздник, который устроили артисты Луганской филармонии, русского драматического театра имени Павла Луспекаева, танцевальных коллективов "Зиронька" и "Барвинок", вокальных ансамблей "Непоседы" и "Квитонька" и народного цирка "Родник", были приглашены более 300 ребят из разных городов и поселков ЛНР. Однако из-за сложных погодных условий добраться на праздник смогли не все. Начало новогоднего представления даже пришлось задержать – ждали детей из Новосветловки и Хрящеватого. Однако приехать в столицу Республики им так и не удалось»,- вещал диктор.

После выходных, разбирая бумаги в кабинете, она наткнулась на синюю папку, на которую она с нежностью сама приклеила снежинку, чтобы выделить её из пачки других. В ней лежали списки детей, «приглашенных» на "Кремлевскую елку", установленную в "Колонном зале", новой, построенной на обмане и горе "республики" с …неотправленными приглашениями…

Фейковая страна, фейковые мечты, фейковые иллюзии, не фейковая беда. Это всё, что мелкой пылью оседает сейчас на судьбах и лицах, губах и сердцах, верящих и сомневающихся, разочаровавшихся и сломленных жителей Донбасса.