Группа лиц, пятнадцать лет правящих Россией, любит поговорить о «легитимности». Так что давайте, пожалуй, поговорим о легитимности и мы.

Поиском легитимных оснований власти занимается политическая философия. Занимается с того дня, когда некто древний покосился на вождя и сформулировал один из самых революционных вопросов в истории человечества: «А че это он тут раскомандовался?»

Не просто перехитрил, сверг, убил, занял место и раскомандовался. Нет, именно задал вопрос, из искреннего любопытства: по какому такому праву вождь — главный?

В традиционном обществе, где нет разницы между законами природы и социальными условностями, проблемы легитимности не существует. Власть «невидима». Полномочия начальства не отличаются от силы земного притяжения. Анализировать право вождя отдавать приказы — все равно что оспаривать право яблока упасть на землю. Никому не придет в голову.

Французский социолог Пьер Бурдьё окрестил такие невидимые правила «докса». Термин смешной, греческий, но объясняется просто. Во всяком обществе, подметил Бурдьё, есть ортодоксия, которую отстаивает консервативный истеблишмент. Есть гетеродоксия — ее продвигают вольнодумцы. И есть просто докса, которую никто ни защищает, ни проклинает. О ней вообще не говорят. Она невидима. Она «естественный порядок вещей» за гранью любых споров.

Для наглядности вспомним второе предложение из Декларации независимости США: «Мы исходим из той самоочевидной истины, что все люди созданы равными…» Вольнодумство здесь в том, что все люди равны. Ортодоксия — в том, что некоторые люди, вроде английского короля, равнее других. А незримая докса — в том, что на дворе 1776 год, и ни женщин в американских домах (all men are created equal), ни темнокожих рабов на американских плантациях за людей не держат.

Впрочем, исторические документы надо мерить аршином их времени. По крайней мере, вопрос легитимности власти для «отцов-основателей» США, начитавшихся Локка и французских просветителей, стоял в полный рост.

Даже Декларация независимости выдержана в жанре объяснительной записки «человечеству»: мол, от короля мы отделяемся не просто так. Он, проклятый деспот, нарушил наши «неотчуждаемые права» на «жизнь, свободу и стремление к счастью». А ведь именно для «обеспечения этих прав людьми учреждаются правительства, черпающие свои законные полномочия из согласия управляемых».

Обратите внимание, каким банальным кажется сегодня этот некогда безбашенный либерализм. «Обеспечение прав», «людьми учреждаются», «полномочия из согласия людей» — ну, прямо здравый смысл и общее место. Подпишутся все: от Навального до Кадырова, от Собчак до Скойбеды. Так и думаешь: защищать в 2015 году теорию общественного договора, пускай и под современным соусом а-ля Ролз или Хабермас, — все равно что агитировать за гелиоцентрическую систему мира и микробную теорию инфекционных болезней. Неловко даже как-то. Ломиться в дверь, открытую триста с лишним лет назад.

Иными словами, не писал бы я всего этого. Если б не мучило подозрение, что ни в какое «обеспечение прав» и «согласие людей» значительная часть думающего российского населения не верит даже в принципе. Сдается мне, что наша политическая докса все та же, дофилософская. Власть в ней — как погода, гравитация и вирус ОРЗ. Не нуждается ни в какой легитимности.

Бурдьё полагал, что из потемок на свет доксу вытаскивают социальные кризисы и диалог культур. На свету голая докса делается уязвимой, хиреет. Но некоторые, похоже, нашли верное средство защиты своего коллективного бессознательного от кризисов и диалогов. Не знаю, как это средство назвала бы французская социология. Я назову его «родоплеменной постмодернизм».

Неглупый сторонник Кремля прекрасно знает, что с нашими вождями не катит ни один классический способ легитимации. Божественное право монархов отпадает, сколько ни снимай Путина на фоне куполов и гражданина Гундяева. Мессианской идеологии в стиле марксизма-ленинизма за душой больше нет. На выборах системно мухлюют. Общественное мнение лепят многоканальной ложью. Компетентными, относительно честными диктаторами, вроде сингапурского Ли Куан Ю, кремлевскую малину может назвать только бот. Даже имперскую хватку режиму, который месяцами отрекается от собственных солдат и сулит Китаю контрольные пакеты в нефтегазовых месторождениях, приписать трудно.

Поэтому легитимация отменяется. Включаем постмодернизм. Вдумчивый кремлевский лоялист, что твой Лиотар или Жижек в кривом изложении для начальной школы, вмиг распотрошит тебе любой дискурс «демократии», «прав» и «гражданского общества». Все это, расскажет он, дымовая завеса, маскировочные финтифлюшки на истинных механизмах власти. Скрытая алчная олигархия, заправляющая тоталитарным царством потребления, вешает красивый базар на уши охлосу, чтобы тот покупал шмотки, смотрел «50 оттенков серого» и лопал гамбургер, упиваясь иллюзией свободы и собственной значимости.

По-другому, объяснит продвинутый «государственник», не бывает. Выборы-шмыборы, парламенты-марламенты — это типа галстука при костюме: пользы никакой нет, только шею трет, но так принято. А значит, всем вождям надо предпочитать вождя своего племени. Нынешнего вождя. Он, как говорится, наш сукин сын и уже наворовался.

Всё. Защита выстроена. Осталось озвучить сокровенный тезис, лежащий в ее основании. Внимание: единственный источник легитимной власти — сама власть.

Из этой народной мудрости вытекают следствия, хорошо объясняющие состояние умов в Российской Федерации. Во-первых, чем власть безграничней, тем она легитимней. Абсолютная власть, вроде сталинской, легитимна абсолютно. Сравнительно либеральная власть, вроде ельцинской, легитимна так себе.

Во-вторых, оппозиция действующей власти — логическое противоречие. Невозможна в принципе. Гражданин, требующий смены вождя, — как пациент, вздумавший ставить диагноз врачу: в лучшем случае нелеп, в худшем — опасен. С такими придурками власть вольна делать все, что угодно. Власть вообще должна делать все, что ей угодно. Чем больше она себя ограничивает, тем быстрей теряет легитимность — см. предыдущий абзац.

В хорошие дни, когда я полон надежд и оптимизма, это отношение к власти, сквозящее в рассуждениях дорогих соотечественников, напоминает мне Гоббса. Того самого, который написал «Левиафан» — не сценарий для Звягинцева, а политический трактат 1651 года.

Писал Томас Гоббс на исходе затяжной гражданской войны, и взгляд на человеческую природу у него был соответствующий. Без государства, считал Гоббс, люди немедленно скатываются в «естественное состояние» знаменитой «войны всех против всех». Поэтому каждый должен делегировать свое право на самозащиту (по Гоббсу, единственное право человека) абсолютному суверену, который будет защищать всех. Власть легитимна тем, что ее альтернатива — кровавый хаос. Ради сохранения мира суверен имеет право на все. Он единственный источник не только политических решений, но даже политических мнений.

Современный либерал от чтения Гоббса приходит в ужас. Но здесь, опять же, нужен исторический аршин. Гоббс, безусловно, недооценивал и переоценивал человека. «Война всех против всех» редкость даже у других приматов, не говоря уже о первобытных людях; для тотальной войны, как тут выяснилось в XX веке, нужны как раз государства и суверены, и чем тоталитарней суверен, тем тотальней бойня. Разумная, компетентная тирания, вопреки радужным фантазиям Гоббса, на нашей планете страшный дефицит.

И все же теория Гоббса — это, как ни крути, ранняя версия общественного договора. У суверена есть обязанность перед населением — хранить мир. Если он не справляется с этой обязанностью, то на фиг он нужен. Во дни надежд, во дни радостных сомнений, когда мне кажется, что средний россиянин в душе поклонник Гоббса, я верю, что правительство, которое гробит солдат на необъявленной войне и унавоживает политический терроризм, рано или поздно утратит легитимность.

Правда, эта надежда не распространяется на классиков родоплеменного постмодернизма. На ольшанских, соколовых, леонтьевых, киселевых. Про их политфилософию писал точно не Гоббс. Про нее писал Мераб Мамардашвили в 1988 году:

«Нигилизм сначала есть требование того, чтобы было "высокое". Второй шаг — обнаружение, что истинно высокого никогда не было: ну, покажите мне истинно честного человека! У каждого можно найти какой-то недостаток, какую-то корысть. Третий шаг — утверждение, что все высокое — это сплошное притворство, лицемерие, возвышенное покрытие весьма низменных вещей…

Если мы настроены на то, чтобы быть демократами только при том условии, что нам будет показан чистый образец демократии… — мы просто нигилисты».