Убийство Бориса Немцова заставило многих заговорить о том, что Россия возвращается в 1990-е годы. И действительно, замаячили призраки беспредела и насилия; стали вспоминаться перипетии лихих экономических кризисов, девальвации и дефолта; россияне и экспаты стали уезжать из страны в масштабах, о которых с тех пор никто и не вспоминал. Но если на каком-то подсознательном, подкожном уровне мы начинаем размышлять обо всем этом, не стоит ли посерьезнее задуматься о том, с чем предстоит столкнуться стране на новом витке исторической спирали?

Владимир Путин считает себя человеком, который «вынул» Россию из пучины 1990-х — и отрицать такую его роль могут лишь те, кто не готов смотреть правде в лицо. Успех В. Путина основывался на двух важнейших моментах. С одной стороны, он сохранил привилегии, собственность и отчасти влияние если не большинства, то значительной части олигархов и политиков, которые достигли успехов в ельцинскую эпоху. С другой стороны, он ввел в игру массу новых фигур, которые получили свои куски собственности и влияния, но обрели их не в ходе волюнтаристского передела, характерного для предшествующего десятилетия, а келейно, тихо и «мирно». Оба эти процесса не предполагали никаких формальных институтов: первый оттого, что формирование независимых судов, прокуратуры или прессы с неизбежностью поставило бы вопрос о природе большинства состояний и о характере политических взлетов; второй потому, что любой прозрачный и понятный порядок не позволял бы нажиться по-настоящему «новым» русским 2000-х. Именно поэтому путинская стабильность была и остается по сей день «стабильностью временщиков»: все прекрасно понимают, что порядок не вечен. Само скользкое и двусмысленное слово «стабильность» как бы подспудно предполагает недолговечность. Как в случае с тяжелыми металлами: вроде бы период полураспада составляет сотни лет, но никто не знает, сколько отпущено каждому конкретному ядру.

Система, сложившаяся в 2000-е, оказалась уникальной, поскольку она не требовала институтов — ей было достаточно порядка, основанного на «понятиях». Она была открытой, и потому конфликты часто решались простым удалением отдельных элементов за пределы системы. Сам этот процесс поддерживал во всех ее сегментах то самое ощущение «временщичества», которое было изначально присуще системе и которое, собственно, ее и породило в ее нынешнем виде. В этой системе не существовало иных связок и скреп, кроме банальной выгоды, какими бы внешними обстоятельствами она ни прикрывалась. И в 1990-е, и в 2000-е мало кто реально верил в то, что система просуществует десятки лет — все отлично помнят, что сама фигура В. Путина большинством игроков вокруг него рассматривалась не более чем временная.

Но временное стало постоянным. И, как ни странно, именно это и обратилось сегодня в один из самых страшных вызовов для системы. Конечно, с одной стороны, это несомненный плюс для власти: какие бы то ни было вопросы относительно того, что президент может смениться, ушли с повестки дня. «Путин — это Россия!» — было сказано со всей определенностью, и, быть может, это даже не так страшно, как показалось некоторым. Что бы ни происходило в обществе, поддержка президента только крепчает. Однако, с другой стороны, поиск «скреп» (и отчасти, соответственно, целей) стал в то же время и попыткой институционализации того, что изначально строилось на жестком отрицании институционализации. Мы практически не заметили этого процесса, начавшегося уже несколько лет назад, но он становится сейчас все более явным. Поражает в нем то, насколько новым оказывается ряд лиц, вовлеченных в очередную «движуху». Среди них нет почти никого, кто хоть как-то проявил себя не то чтобы в 1990-е, но даже в 2000-е годы. Для того чтобы завершить масштабную конструкцию «здания» российской государственной системы, привлекаются те, кто не связан никакой общностью с теми, кто начинал ее строить.

В свое время Гилберт Кийт Честертон, осмысливая образ Фомы Аквината, отметил, что «пробел в философии, <порвавший> длинную тонкую нить, протянутую из далекой древности — нить странной тяги к размышлениям, <случился> не до Фомы и не в начале cpедниx веков, а поcле Фомы, в начале Нового вpемени» (Честертон, Г. К. Вечный Человек, Москва, 1991, с. 298), во что на первый взгляд невозможно поверить, но что тем не менее является поразительно верным утверждением. Сейчас столь же трудно осознать, что «обрыв» российской истории, ее реальный водораздел проходит не между 1990-ми и 2000-ми годами (которые для стороннего наблюдателя составляют полярные эпохи), а формируется на наших глазах, когда на смену сложной игре понимающих всю условность происходящего людей приходит вакханалия тех, кто принимает преходящее за вечное, игру за реальность, а форму за содержание.

Мало кто из успешных предпринимателей и политиков как 1990-х, так и 2000-х собирался строить великую Россию — если считать иначе, невозможно объяснить масштабы средств, отправленных в офшоры, и количество приобретенных за пределами страны объектов элитной недвижимости. Однако по мере смены двух поколений временщиков власти потребовалось создавать все более и более похожую на реальность картину новой страны, уподобленной ранее утраченной великой державе, объединенной не только баблом, но и идеями, не только отличием альтернатив, но и наличием будущего. Это, на мой взгляд, и становится (а, может быть, уже стало) ошибкой российской политической и экономической элиты. События обретают новое качество, когда система, созданная временщиками и для временщиков, начинает подвергаться серьезному давлению со стороны тех, кто по той или иной причине поверил в величие страны, ранее прокламировавшееся не более чем в качестве «дымовой завесы» для ее максимально эффективного разворовывания.

В последние годы критически значимое число людей стало верить в то, что власть действительно намерена построить нечто типа бывшего Советского Союза: кому-то грезилась его международная роль, кто-то вспоминал колбасу по 2,20 и зарплату в 120 рублей, а кто-то мнил себя новым комиссаром, ведущим «вторую конную» по степям Украины или пустыням Средней Азии. Маргиналы всех мастей стали выходить на поверхность, и даже если пока власти кажется, что она их контролирует, то скоро она сама увидит, насколько ошибочно такое представление. По сути, сейчас со страшной скоростью идут накопление и консолидация авантюристов и бандитов, которые всегда являются признаком подготовки очередного великого перелома. И в этом отношении переход от 1990-х к 2000-м, подчеркну еще раз, фундаментально отличался от сегодняшних событий своим показательным спокойствием и относительным социальным консенсусом. Я бы даже сказал, что нынешние процессы напоминают не грань между 1980-ми и 1990-ми в Советском Союзе, а события, предшествовавшие 1917 году в России и 1933 году в Германии. Нынешняя власть может кончить драматично, как Керенский, или тихо и почтенно, как Гинденбург, но для будущего страны эти нюансы вряд ли покажутся принципиальными.

Сегодня принято противопоставлять «либералов» «силовикам», искать в правительстве или администрации президента разного рода группировки, внимательно изучать различия и конфликты между «башнями» Кремля. Я был бы рад ошибиться, но мне кажется, что различия между Г. Явлинским и С. Шойгу, В. Рыжковым и И. Сечиным сейчас намного менее значимы (хотя никто из них с этим не согласится), чем между ними всеми и теми толпами, которые пока мирно выходят в Москве на «антимайдан», но далеко не так спокойно ведут себя на оккупированных территориях Восточной Украины. На наших глазах поднимается поколение беспредельщиков, которые с невероятной легкостью могут стать хозяевами новой России второй половины 2010-х годов.

Условий для этого сегодня намного больше, чем в начале «лихих» 1990-х. Богатства страны намного более открыто «экспонированы» через дворцы и состояния ее временных хозяев; агрессия, которую в 1990-е было опасно и страшно разогревать в отношении внутренних оппонентов, сейчас легко насаждается в отношении внешнего врага (который — в России это принято — почти наверняка проник и внутрь страны); задача восстановления прежних структур гораздо понятнее и привлекательнее, чем призыв к созданию чего бы то ни было нового. В подобных условиях мутная серая волна поднимется так быстро, что ее не успеют заметить «системные» политические силы. Если кто-то не верит, пусть вспомнит, как активно дебатировали между собой кадеты и эсеры, пока не возникли большевики; какими принципиальными казались схватки германских социал-демократов и коммунистов за пару лет до появления фашистов у власти. И тогда уже не столь принципиальным окажется вопрос, кто спровоцировал эту волну, кто «пломбировал» гуманитарные конвои из Москвы в Донбасс и кто возбуждал ненависть швондеров и шариковых своими богатством или свободолюбием. Наступит время нового великого передела, по сравнению с которым 1990-е годы покажутся легкой разминкой, ведь тогда в стране не было частной собственности, а сейчас она, пусть хотя бы номинально, но есть.

Единственное, что пока удерживает страну от сползания в пропасть, — это ее относительное экономическое процветание. В условиях пусть и не реального изобилия, но по крайней мере ощущения недавнего благоденствия революции не происходят. Но если за год-полтора резервы будут растрачены, если реалистично мыслящие временщики как «либеральной», так и «силовой» ориентации сосредоточатся на единственно значимой работе — на выводе активов, если относительно вменяемые интеллектуалы и лидеры общественного мнения решатся на эмиграцию до бунта, вспомнив, какой неприятной она бывает после, тогда останется ли какая-то альтернатива катастрофическому сценарию?

В современной России по поводу и без принято вспоминать слова П. Столыпина, говорившего: «Им нужны великие потрясения, а нам нужна великая Россия».

Великой России, как сейчас уже видно, не случилось. Ранее добиравшаяся до Парижа и Берлина, сегодня она не дотянется даже до Киева. Может быть, попытаться хотя бы избежать великих потрясений? Ведь история показывает, что самые непредсказуемые и страшные из них случались почему-то именно тогда, когда до величия страны оставалось, казалось бы, ну просто рукой подать… Не стоит ли задуматься об этом сегодня, когда ужасные картины хаоса выглядят все менее призрачными?