Никогда и ни при каких обстоятельствах не стоит недооценивать глупость. В том числе и собственную, потому что порой, вступая в резонанс с глупостью окружающих, она может привести к самым печальным последствиям. Особенно во время войны. Война — индикатор, своего рода лакмусовая бумажка, вмиг проявляющая идиотов всех мастей и калибров.

Представьте шахтный посёлок в окрестностях города с гордым названием Красный Луч на Луганщине. Если вы никогда не бывали в тех краях и вашему воображению не на что опереться, представьте себе вулканическую пустыню, утыканную терриконами, испещрённую норами угольных "копанок" различной глубины, размеров и конфигураций, с обязательным остовом ДК им. Ленина и покрашенным кладбищенской бронзовой крас­кой памятником "безымянному солдату" в центре населённого пункта.

В одном из таких посёлков и появился на свет наш герой. Родители нарекли его Станиславом, на чём, собственно, их участие в формировании сына как личности было завершено.

Шли годы. Станислав мужал, набирался сил, приобрёл жизненный опыт и уже в двадцать уверенно шёл к своему первому токсическому гепатиту. Ведь, как гласит древняя краснолучская поговорка, "поэтом можешь ты не быть, но забодяжить "ёрш" обязан".

Параллельно Стас овладевал спе­ци­фическими навыками, присущими обитателям угольных анклавов Донбасса: умением прикуривать от керосиновой паяльной лампы, способностью за считаные часы извлечь из недр собственного огорода несколько тонн угля с помощью кайла, списанной ещё при Союзе транспортёрной ленты и двигателя от мопеда "Карпаты-2", а также мастерством сочетать лайкровый спортивный костюм и лаковые туфли с той же элегантностью, с которой голливудские актёры сочетают смокинги и галстуки-бабочки.

Пришествие "русского мира" в лице казаков, этих боевых кентавров России, Стас воспринял с радостью. Возможно, впервые, если не считать позапрошлогоднего романтического алкотура Милекино — Седово — Бердянск, на горизонте его судьбы забрезжила надежда хоть как-то разнообразить непроницаемую, пропитанную угольной пылью рутину череды серых клонов-дней и заодно несколько милитаризировать свой и без того безупречный по местным меркам образ.

При этом ни в "ополчение", ни во "всевеликое войско" Станислав не вступал, будучи наслышан, что зачастую рекруты прибывают домой по частям, а иногда и вовсе бесследно растворяются в безбрежных просторах Дикого Поля. Словом, воевать не воевал, но активно поддерживал. Путина чтил, как мать родную, истово ненавидел "бендер", которых никогда не видел, ибо город Бердянск являлся самой дальней точкой в скромном перечне вояжей Станислава, и еженощно постил в соцсетях вымученные штатными ольгинскими рабами картинки и небылицы о подвигах героев "Новороссии".

Ещё одним свойством войны является то, что рано или поздно она касается всех без исключения. Так случилось и в этот раз. Несколько дней вблизи посёлка шли ожесточённые бои между украинской армией и изрядно укреплённой кадровыми российскими военными казачьей бандой. В результате обе стороны потеряли много людей убитыми, украинцам пришлось отступить.

Когда стрельба утихла, Стасик помчался на поле брани за трофеями. К моменту его прибытия всё оружие и боеприпасы уже были изъяты представителями "всевеликого", поэтому он не смог выдумать ничего лучше, чем просто содрать бронежилет с тела убитого украинского солдата, нахлобучить его на себя, сделать несколько селфи и выложить их на своей странице в социальной сети. Тот факт, что на жилете осталась нашивка в виде украинского флага, Стаса нисколько не смутил.

Спустя несколько дней за Станиславом приехали казаки и, не здороваясь, прямо с порога объявили, что ношение амуниции с вражеской символикой является не только тяжким грехом, но и воинским преступлением, отвечать за которое придётся по всей строгости неписаных казачьих законов.

Станислав пытался оправдаться, что, дескать, это всего лишь шутка, троллинг, глупая бравада… Но казаки, напрочь лишённые чувства юмора вследствие затяжного постбатального запоя, аргументам подозреваемого не вняли и по результатам непродолжительного консили­ума приговорили его к публичной порке — тридцати пяти ударам нагайкой по филейным частям.

Порка была назначена на следующее после "ареста" утро. Не избалованное как хлебом, так и зрелищами поселковое комьюнити собралось на площади перед комендатурой. Для руководства из помещения вынесли стулья, плебсу было велено стоять за ними — дабы не загораживали. Спустя некоторое время из комендатуры вышел атаман с ближайшими подручными, уселся в центре и велел приступать.

Казаки вывели "шутника" на лобное место, привязали к скамье и точно, словно в аптеке, выписали ему тридцать пять хлёстких ударов с оттяжкой.

После каждого щелчка плети толпа охала, а комендант-атаман нервно покусывал губу, глядя, как грубая кожа казачьей нагайки вспарывает белоснежное гузно страдальца. Время от времени он, будто задыхаясь, рывками растягивал ворот бело-голубой тельняшки, а глаза его застилала слезливая мечтательная поволока.

Представителю местной власти от "ЛНР", пытавшемуся было хоть как-то легитимизировать линчевание юного имбецила, было рекомендовано "не встревать", в результате чего он быстро растворился в толпе зевак, увлечённо наблюдавших за экзекуцией.

После порки Стаса отвязали от лавки, швырнули тряпку — вытереть сопли и слюни, погрузили в реквизированный на военные нужды автомобиль и увезли в ставку главного атамана для вынесения окончательного вердикта.

Спустя несколько дней он, бледный и молчаливый, вернулся домой. Сутки Стас пролежал молча, не отвечая на вопросы и отказываясь от пищи. Затем вдруг поднялся, подошёл к письменному столу, положил на стул пуховую подушку, медленно и осторожно уселся.

Вздохнул, включил старенький компьютер и, подождав, пока завершится загрузка, медленно, по одной букве, вбил в поисковик запрос: "лучшие статусы о смысле жизни".