Ахметбек Нурумов попал в плен ровно через месяц после начала войны. Прошёл лагерь для военнопленных в Польше, Туркестанский легион и Колыму. За измену Родине ему дали 25 лет. Ахметбек ата скоро 90. Он всё ещё ждёт, что его оправдают.

Слушаешь его рассказ и будто листаешь учебник истории. Отец Ахметбека ата был баем, муллой, держал мечеть. Жили они в Атырауской области. Во время коллективизации у семьи все отобрали и отправили в Уил.

Завтра была война

– В Уил мы приехали в начале 30-х годов. У отца были две жены и 9 детей. Здесь мы собирали колоски, заготавливали дрова. В школу байских детей не брали, пришлось менять фамилию. Я сократил фамилию отца Нурмуханбетов, стал Нурумовым, брат взял другую фамилию, и мы пошли в школу. Учителя у нас были замечательные – ссыльная интеллигенция из России. Они преподавали музыку, языки. В 39-м я окончил школу с аттестатом особого образца. Сейчас этот документ хранится в местном музее. За год до этого забрали отца. Уходя, он дал мне наставление. Сказал: живи, как велит время, хорошо учись, не делай зла и будь опорой матери и сестрам. Я выполнил это все. Только сестренок не уберег. Когда вернулся с фронта, меня встретила одна мать. Сестры умерли от голода… В 39-м я поступил на физмат КазГУ, учился отлично. Таких было 7-8 человек, в газете о нас была статья. Называлась «Будущее Казахстана». Но учебу пришлось прервать. Нас призвали в армию. Ректор хлопотал за нас, но ничего не получилось. Вышел особый приказ Ворошилова. Служил я в Западной Украине, в артиллерийском полку. В сентябре 41-го мы должны были вернуться домой, а в июне началась война. Через 10 дней мы были уже в окружении. Команда была не стрелять первыми, только отстреливаться, ждать решающего прорыва, экономить боеприпасы. В кольце мы отступали целый месяц. Ни связи, ни питания. Потом был решающий бой. После него в живых из 2 тысяч человек осталось только 40. Наши товарищи лежали с распоротыми животами, их съедали мухи, а немцы нас держали, чтобы мы на все это смотрели. 22 июля нас взяли в плен, погнали в эшелон. Людей много, жара, ни воды, ни еды.

Будете служить немцам

– Я понял, что такое живой труп, когда нас привезли в Холм, в Польшу. Люди живые, а двигаться не могут. Я снимал их с поезда. Всем дали номера. Свой я не забуду до сих пор – 45980. Условия в лагере даже описать не могу. Жили в землянках. Топишь печь, от дыма слепнешь. Через месяца три созвали всех военнопленных из Казахстана и Средней Азии, собралось около 2 тысяч казахов, узбеков, таджиков, киргизов, нас снова загнали в эшелон. Привезли в Ченстохова, в лагерь. Топлива нет, еды нет, люди продолжали гибнуть. К весне нас осталось человек 150. Спали мы на стружках, ели хлеб с опилками. Мне в лагере помогал хобдинский немец, работавший переводчиком. Иногда он приносил мне хлеб. От хлеба с опилками люди болели и умирали. Работать нас не заставляли. Мы только собирали трупы, загружали их в машины, умерших куда-то увозили. Слышал, что как-то в лагерь приезжал Мустафа Шокай. Когда увидел, в каких условиях нас держат, плакал, как ребенок. Он сказал, что этого так не оставит. В апреле нас, человек 50, перевели в другой лагерь, более свободный. Там было много людей из Азии. Сказали, собирают Туркестанский легион, будем служить немцам. В лагере я встретил брата академика из Уила Маху Ескаирова. Он объяснил, что нас хотят поставить против советской власти, но это не получится, и предложил создать тайную группу, чтобы при первой же возможности перейти на сторону наших. Но нас с ним разделили. Я потом слышал, что он действительно перешел на сторону наших, но его сразу определили в штрафбат, там он и погиб. Нас тогда вскоре переправили в Италию охранять железнодорожный узел. Мы смогли наладить связь с итальянскими партизанами. Среди пленных я встретил своего земляка Баяна Байсеуова. Он смог перейти на сторону партизан и воевал до конца войны. Потом работал учителем, его осудили. Мы встречались с ним, вспоминая обо всем, он плакал.

Родина позвала, но не простила

Ахметбеку ата трудно говорить. Временами он замолкает, держится за голову, из глаз текут слезы. Из Италии его отправили в Пулу строить военное укрепление, оттуда в 44-м он попал в Вену, на конгресс Туркестанского легиона.

– Я был только на открытии, там много говорили о судьбе казахского языка. По возвращении меня забрали на передовую, и я сразу перешел на сторону наших, таких было человек 7-8. Нас привезли в переселенческий пункт, где висел плакат «Родина простит, Родина вас ждет». Люди из посольства агитировали нас вернуться. В 44-м нас репатриировали, и 1 декабря мы высадились в Баку. Мы плыли на корабле через Суэцкий канал, Иран, Ирак. Ехали, радовались, пели песни. Тут нас раздели, обыскали, продержали в карантине и снова в эшелон. Привезли в Прокопьевск Кемеровской области на шахту, там мы и работали. Через пару лет я написал в университет, получил вызов и до учебы решил заехать домой. Здесь меня уговорили остаться работать. Я преподавал в школе математику. Каждый день меня вызывали в НКВД. Мои же учителя написали на меня донос. В 48-м я получил 25 лет за измену Родине. [За месяц до этого Ахметбек женился. Супругу исключили из партии, сняли с работы в райисполкоме. – Прим. А.А.]

На Колыме

– Нас грузили в машину по 20 человек. Сидеть можно было только на корточках, руки за спину, двинулся – расстрел. 1000 километров мы проехали по магаданской трассе, приехали на обогатительную фабрику. Там я работал кочегаром. Лагерь был для военных преступников, по сути, сидела одна интеллигенция. Фамилий, имен ни у кого нет. Только номер и статья. Я был Р1573. Этот номер значился на лбу, на коленях и на спине. С нами сидели японцы, русские, немцы. Заключенным часто предъявляли надуманные обвинения. Начальство так зарабатывало себе новые звания. За хорошую работу обещали снизить срок, дать зар­плату, но я до сих пор вспоминаю слова одного русского из Казахстана: «Магаданскую трассу прокладывали мы. Любое место копни – там человеческие кости. Обещания – пустые слова. Ты береги себя».

…В 53 году в лагере начался переполох. Оказывается, умер Сталин. После этого все изменилось. У нас открылся магазин, стали выдавать зарплату, разрешили чаще писать домой и даже фотографироваться. В 55-м меня амнистировали, судимость сняли.

Я вернулся домой, окончил матфак в Уральске. Кроме математики, преподавал в школе немецкий язык. Курсы немецкого я прошел в легионе, потом учился в Москве. Как с моим прошлым дер­жали в школе? Я был хорошим специалистом. Ко мне обращались студенты МГУ и партийные боссы, чтобы я написал им контрольные по высшей математике. В школе я проработал 33 года.

Скоро мне 90. Снаряды рядом падали, люди от вшей умирали, а я вот живой. До 70 лет бегал. Зарядку перестал делать только в этом году. Не пил, не курил. Не делал людям зла. Ни об одном своем поступке я не жалею и верю, что членов Туркестанского легиона когда-нибудь оправдают. Только доживу ли я до этого? Легионеры хотели освободить Среднюю Азию от советской власти, отделиться от России. К этому история сегодня и пришла. В чем же я виноват?

На фронтах второй мировой погибло около семисот тысяч казахстанцев. Это более десяти процентов тогдашнего населения республики. Гражданские были мобилизованы на оборонное производство в Сибирь. Многие из них тоже не вернулись, не выдержав тяжелых условий труда. Точной статистики нет и спустя семь десятилетий…

Альмира Алишбаева