В Санкт-Петербурге один из мостов назвали в честь Ахмата Кадырова – первого послевоенного президента Чеченской республики, отца нынешнего главы региона Рамзана Кадырова. Скромные попытки городской интеллигенции протестовать успеха не возымели, пишет Павел Казарин специально для "Крым.Реалии"

Любопытно даже не то, что городские власти не стали слушать протестные голоса, среди которых были Александр Сокуров, Борис Вишневский и Максим Резник​. Это как раз вполне в духе российской вертикали – не оглядываться на голоса "снизу", чтобы не "проявить слабину". В конце концов, в российской традиции "суверенитет власти" – это право делать то, что заблагорассудится без оглядки на что бы то ни было, включая здравый смысл. И потому судьба переименования была решена даже не в тот момент, когда появилась идея переназвать мост через Дудергофский канал, а в тот, когда жители Санкт-Петербурга решили оспорить право властей единолично принимать такие решения.

Куда интереснее то, что протест против идеи переименования вообще появился. Потому что в рамках современной российской концепции Ахмат Кадыров – это человек, который помог "замирить Чечню", прекратить войну и вернуть территорию республики под контроль Москвы. Восстановление территориальной целостности России в начале нулевых воспринималось как одно из главных достижений Владимира Путина. Во многом его президентство и стало возможным благодаря второй чеченской кампании.

Формально у Санкт-Петербурга не должно быть ни единой причины, чтобы протестовать против моста Ахмата Кадырова. Уж коли Чечня – часть России, а Кадыров – тот человек, который помог ее вернуть, то почему его имени не должно быть в российских топонимах? Напротив, он там быть обязан. И если Питер – город-музей под открытым небом, то почему среди его экспонатов не может быть имени человека, помогавшего снова сделать Чечню – частью России,

А может, в том и проблема, что Чечня – это не совсем часть России?

Специфика ведь в том, что Москва весьма условно может считаться "победителем" во второй чеченской. Потому что вся логика взаимоотношений федерального центра с некогда мятежной провинцией наводит на мысль, что это Грозный победил Россию, а никак не наоборот.

Территория республики – это настоящее правовое порто-франко в рамках Российской Федерации. На ее границах заканчиваются полномочия даже всесильных спецслужб – они обязаны согласовывать свои действия с Рамзаном Кадыровым. Тем самым, в подчинении которого фактически есть свои собственные вооруженные силы. Да, формально они подчиняются российским силовым структурам, но реально их лояльность замыкается на самом Рамзане Ахматовиче. Который ощущает себя единоличным и полновластным правителем Чечни.

Причем, особость республики ощущается далеко за ее границами. В любой российской глубинке чеченская диаспора является той силой, которая может позволить себе не оглядываться на правоохранителей. Причем, диаспоры экстерриториальны и неподотчетны – любой, кто решит конфликтовать с ними в Саратове, Хабаровске или Пензе – обречен проиграть. Они сильны не только родоплеменным характером взаимоотношений – они сильны еще и абсолютной уверенностью в том, что силовая вертикаль будет прогибаться под их требованиями, какими бы те ни были. И сама операция по увековечиванию имени Кадырова-старшего в Санкт-Петербурге – тому яркая иллюстрация.

По сути, современная Чечня – это государство в государстве. Отдельный правовой анклав на территории России, который сохраняет видимость лояльности. При этом лояльность эта – персональная. И как сложится судьба Рамзана Кадырова в тот момент, когда Владимир Путин перестанет быть президентом России – никто не знает. Равно как никто и не может сказать наверняка, как сложится судьба самой Чечни, после смены власти в России.

Понятно, что питерская интеллигенция, пытающаяся робко протестовать идее переименования моста, вряд ли сможет назвать вещи своими именами. Просто потому, что ей придется нарушить сразу несколько статей российского УК. Например, говорить о том, что в судьбе Чечни никакой точки еще не стоит. Что сам Кадыров-старший, воевавший против федеральной армии в первую чеченскую, слишком противоречив для российского города. Что нынешний реальный статус Чечни вызывает вопросы о том, кто кого победил во второй чеченской. Что многомиллионные бесконтрольные дотации слишком уж напоминают выплату контрибуции. Что Чечню с Россией связывает два столетия перманентной войны, а это очень сомнительный раствор для совместного госстроительства.

Они не могут этого сказать, и именно потому предпочитают говорить полунамеками: например, что Кадыров-старший не имеет отношения к Санкт-Петербургу. Но это все лукавство. Реальность же в том, что нынешняя Россия – это страна, которая не договорилась даже о собственном недавнем прошлом. Более того – она не договорилась о собственном настоящем. Пропагандистский флер насчет "зловещего запада" и "окруженной крепости" всего лишь прикрыл реальные противоречия. Но сами они никуда не делись и, рано или поздно, будут обречены вновь проявиться во всей своей безжалостной откровенности.

Мост Ахмата Кадырова – это ведь тоже форма дани. Просто это дань символическая, которая должна подтверждать правильность той войны, которая привела Владимира Путина в президентское кресло. Но, судя по всему, спустя полтора десятилетия после ее завершения власти и обыватели по-разному смотрят на ее итоги. И ирония состоит в том, что Россия точно так же рано или поздно будет обречена пересматривать итоги всех остальных решений Путина.

Мы слишком часто привыкли слышать от России поучения о том, где заканчивается Украина. Но рано или поздно мы станем свидетелями другой дискуссии. Например, о том, где заканчивается Россия. И о том, что такое Россия вообще.