Всеправославный собор состоялся. С надрывом и скандалами. Без четырёх поместных церквей, без украинцев и американцев, без сколько-нибудь адекватных ответов на вызовы, брошенные православию двенадцатью столетиями. Папа Франциск имел основания сравнить этот Собор с ребёнком, который учится ходить. Но всё-таки он состоялся. В этом его главное и, возможно, единственное достижение. В православии нет Папы, православные верят в единую Святую, Соборную, Апостольскую церковь. Собор для них - и выражение идентичности, и высший авторитет, и манифестация единства.

После Великого раскола христианства 1054 года никакой Собор не может быть Вселенским. Но замыслу о Соборе, который бы впервые с 787 года собрал все православные церкви, уже полтора столетия. Из 120 вопросов, которые планировалось обсудить первоначально, к 1970-м годам осталось 10, а к 2016-му - шесть. Собор всё меньше напоминал соборы неразделённой церкви первого христианского тысячелетия. Решения на нём должны были приниматься консенсусом (представим себе консенсус с арианами по поводу символа веры на Никейском соборе 325 года), делегации должны были проштамповать заранее подготовленные решения. Спорные вопросы отсеялись, о кодификации канонов вообще речи быть не могло. Православным и далее предстоит жить по правилам, огромная часть которых к жизни церкви отношения не имеет, а не меньшая - просто невыполнима. Например, вряд ли вопрос о том, можно ли "поставлять священниками" рабов без согласия хозяев, актуален для современного православия. И никого в Антиохийской, Русской, Грузинской и Болгарской церквях не остановило правило Лаодикийского собора, запрещающее епископу не прибыть на собор, "аще был зван". Эти четыре церкви в этот раз Всеправославный собор проигнорировали.

Собор разочаровал и консерваторов, и жаждущих прорывов. В нём не увидели ни духовного напряжения, ни богословского взлёта. Он был, говоря евангельским языком, ни горяч, ни холоден, но теплохладен. Национальные церкви оказались слишком связанными со своими государствами, древние восточные патриархаты, чьё величие в далёком прошлом, слишком заняты вопросами выживания. Политика мощно и повсеместно доминирует над богословием.

Украинский вопрос "блестяще отсутствовал" в повестке дня Собора. Но настолько явно присутствовал в его атмосфере, что заявление сербского патриарха Иринея о том, что это вопрос всей Православной Полноты, а не внутреннее дело Московского патриархата, информагентства цитировали чаще, чем документы о браке или миссии православия в мире. Московский патриархат настаивал на предоставлении автокефалии консенсусом всех церквей - модальности, при которой никто и никогда такой бы автокефалии не получил. Ни Украинская церковь, ни Македонская, ни Черногорская. Поэтому Константинополь снял вопрос об автокефалии с повестки дня Собора.

Но даже Собор, превратившийся в медиакартинку бородатых мужчин в византийских одеждах, смирившихся с неразрешимостью представших перед ними проблем, не устроил Русскую церковь. Она не хочет участвовать в оркестре, где первую скрипку играет Константинопольский (Вселенский) патриархат; она не хочет канонической определённости, желает особого статуса среди православных церквей и всё более превращается в инструмент внешнеполитических игр Кремля. Самодержавная, а потом сталинская панправославная политика вновь в чести. Православная церковь интересует Путина не как внутренняя скрепа (с этим как раз всё плохо), а как инструмент достижения внешних целей. Перед спецслужбами и МИДом поставлены задачи восстановления роли России как покровительницы православных народов.

Сам Путин подчёркивает, что православие - немногое из того общего, что осталось у Украины с Россией, присоединяет российскую зарубежную церковь к Московскому патриархату, борется за собственность православного собора в Ницце и советует амурскому архиерею обращать в православие соседей-китайцев. С нынешним Собором РПЦ попала в неприглядную ситуацию. С одной стороны, она принимала активное участие в разработке соборных документов, а её предстоятель их подписал. С другой стороны, по причинам совсем не догматическим она не прибыла на Собор, и теперь чиновники патриархии ищут формулу, позволившую бы Московскому патриархату остаться в игре, не потеряв при этом лицо. Москва была уверена, что без неё Собор не состоится: Московскому патриархату выгодна каноническая неопределённость и подвешенность Вселенского патриархата, которого можно бесконечно шантажировать срывом Собора.

И всё же, несмотря на недостойные игры, соревнования в славе, мелкие и суетливые расчёты, Собор состоялся. Православие, которое хоронили и в XV, и в XX веках, оказалось живо. Хотя сильно нездорово. Но если оно сумеет хотя бы приступить к врачеванию всех своих болезней, а не загонять их вглубь, если сумеет созвать Собор не для коллективного селфи участников, а для решения всего того, что следует решить, пусть и болезненного, ему, православию, есть что сказать миру.