Если можно говорить и делать ужасные вещи, если расширяется официальный политический словарь и язык ненависти тоже становится банальностью - происходит революция обывателей, и на авансцену выходят лидеры-популисты, которые превращаются из маргиналов в мейнстрим

Брунгильда Помзель была «фигурой с краю». Ее личная история записана на полях большой истории. Брунгильда - маргинал, простой обыватель, каких, как она сама говорит, большинство. В 1942-м Помзель вступила в нацистскую партию, потому что так надо было по работе - она занимала позицию одного из четырех секретарей Геббельса. Сейчас ей 105 лет, о ней только что снят документальный фильм «Немецкая жизнь» (A German Life). Если эта ухоженная старуха и есть воплощенное зло, то это зло, согласно формуле Ханны Арендт, примененной по отношению к настоящему преступнику Адольфу Эйхману, донельзя банально.

«Банальность зла»: времена не выбирают, в них живут простой обывательской жизнью, ни о чем не задумываясь, плывут по течению. Если в стране такие порядки, а не другие, то человек им склонен подчиняться, оставаться в мейнстриме. Находясь в середине толпы ты ведешь себя так же, как вся толпа. Если тебя посещают сомнения - ты гонишь их прочь: все так делают - и я делаю. «А почему нет? - говорит и сегодня Брунгильда Помзель, которая после отбытия срока с 1945-го по 1950-й, до ухода на пенсию в 1971-м работала на немецком радио, - Все так делали».

И это нормально - адаптироваться, сливаться со средой, быть как все, механически, не задумываясь, разделять доминирующую, то есть государственную точку зрения, не имея своих собственных взглядов. В логике Ханны Арендт тот же Эйхман - адаптант, бюрократ, тщательно исполнявший свою работу, убийца, ответственный за «окончательное решение еврейского вопроса», даже не испытывавший ненависти к своим многомиллионным жертвам (таким вот обыкновенным человеком, хотя и не без предубеждений - а у кого их нет? - его изобразил и Джонатан Литтелл в романе «Благоволительницы»). Ей ли, бывшей ученице и любовнице Мартина Хайдеггера не знать, как работал этот механизм адаптации, как философ предавал своих учителей, друзей, коллег, от Эдмунда Гуссерля до Карла Ясперса, да, в сущности, и ее саму, произносил чудовищные речи, чтобы сохранить привычную рабочую среду, оставаться на плаву, не выпадать из предлагаемых обстоятельств, иметь возможность думать о высоком, независимо от государственного строя, в своем шварцвальдском Тодтнауберге. Не говоря уже о том, что жена Хайдеггера Эльфрида была настоящей, идеологизированной сторонницей нацизма. Казалось, что когда Арендт писала об Эйхмане она держала в голове и своего прежнего возлюбленного и гуру.

Случай Помзель - тот же, правда, масштаб мельче: простая стенографистка и машинистка высокой квалификации. Сколько таких же работало к востоку от Германии в НКВД, МГБ, КГБ... Ей было, в общем, все равно: до того, как попасть на государственную службу, она применяла свои профессиональные навыки, одновременно работая у еврейского адвоката и немецкого ультраправого деятеля. А Геббельс... Что Геббельс: она видела в своем шефе «благородную элегантность», хотя и отмечала его артистизм - способность кафкиански быстро превращаться в невероятно грубое животное. Ну и что тут поделаешь - работа есть работа, в отменном офисе, хорошо оплачиваемая, престижная, начальник даже однажды на свою виллу пригласил. Надо для соответствия статусу в партию вступить - вступим и партию.

А как еще поступает то самое большинство - хотя бы в том же СССР, да и в сегодняшней России? Примыкают к мейнстриму. Ведут себя ровно так и строго в той же логике, что и Брунгильда Помзель, высококлассный профессионал, никакое не чудовище, дававшая поиграть «счастливым детям» Геббельса со своей пишущей машинкой. Ну, да, несколько равнодушная и морально близорукая, что она и сама за собой замечала. Разбираясь со своим прошлым, она не забывает и воспитанное в ней прусское пристрастие к подчинению законам и правилам государства. 

Оправдывая саму себя, она говорит, что нет ничего черно-белого, есть множество оттенков серого, и даже что-то ужасное имеет свою «яркую сторону». Например, у Геббельса был его элегантный костюм и, наверное, он был дружелюбен с персоналом.

Такая рефлексия о прошлом - это отказ от рефлексии. И это тоже свойство доминирующего большинства. У большинства не бывает чувства вины. Известная формула - «Я исполнял приказ» - крайний способ соглашательства с эпохой. Иногда достаточно более мягкой фразы: «Я честно делал свою работу». Ответственность снимается или перекладывается на других.

Если можно говорить и делать ужасные вещи, если расширяется официальный политический словарь и язык ненависти тоже становится банальностью - происходит революция обывателей, и на авансцену выходят лидеры-популисты, в основном ультраправого и националистического толка, как Трамп, Орбан, ле Пен. Они больше не маргиналы - они мейнстрим. И толпа это чувствует, она ощущает эту непреодолимую гравитацию мейнстрима, и сама жмется к лидеру, оправдывая его слова и дела. Элиты - тоже часть этой толпы.

Проект СССР был революцией обывателей. Нынешний российский политический проект - это та же революция обывателей, своим равнодушием и чуткими радарами адаптантов сделавших возможным новый русский изоляционизм. Когда-то демократия, пусть и недолго, была мейнстримом, теперь - автократия. К времени и месту приспосабливаются, как к погоде. И в этом же - объяснение того же феномена 80% поддержки лидера. Который даже не столько лидер, сколько ярлык, имя мейнстрима.

Незнание не освобождает от ответственности. А вот пребывание в толпе освобождает от рефлексии и моральных страданий. Если толпа приветствовала речь 1943 года шефа фрау Помзель о «тотальной войне» - это оправдание для самой фрау Помзель. Не говоря уже о том, что одна из четырех секретарей министра пропаганды, по ее признанию, даже не вникала в смысл сказанного. Как, собственно, привыкла механически стенографировать слова двух своих первых клиентов - еврейского адвоката и ультраправого деятеля, которые по смыслу, наверное, кое в чем различались.

На семейном фото маленькая Брунгильда стоит рядом со своими братьями, мамой и папой. Это явно очень добропорядочная и законопослушная семья. И если бы судьба их государства сложилась иначе, этой маленькой девочке не пришлось бы потом служить одному из самых страшных преступников XX века, не довелось бы сидеть в тюрьме и оправдываться за свою жизнь перед документалистами в свои 105 лет. Она прожила бы достойную жизнь хотя бы только потому, что жизнь ее государства была достойной.

Но вместо этого ей пришлось примкнуть к тому большинству, которое, даже ощущая запах, идущий из труб лагерных крематориев, или читая отчеты о процессах над врагами народа в газетах, предпочитало что-то не замечать, а с чем-то равнодушно соглашаться.

Представители большинства, от имени которого говорили и говорят лидеры и вожди, оставаясь маргиналами - на полях истории, невольно способствовал гибели - физической и моральной - миллионов на полях исторических сражений, военных или идеологических.

Среда определяет поведение, а большинство всего остается конформистским, потому так высока ответственность лидеров и элит. Потому банальным бывает не только зло, но и добро. Если в том или ином государстве оно является нормой поведения и разделяемой ценностью. Разделяемой большинством.