Это будет пост о любви. 

– Представь себе, что у тебя осталось только то, что сейчас на тебе и с тобой – куртка, джинсы, сумка, торба с твоим большим блокнотом. И вот тебе всё надо начинать с нуля. После того, как у тебя было всё, – он жёстко смотрит на меня. Практически в упор.

Взгляд – как выстрел. Я понимаю его, правда, понимаю. Но он мне не верит. Имеет право...

Читайте также: Не все потеряно. На Донбассе ветераны афганской войны отказались от "ДНР"– символики. ФОТОФАКТ

И я судорожно сжимаю полотняную торбу с блокнотом в руках и почему-то начинаю думать, что мой компьютер остался в гостинице.

Слишком долго я запрещала представлять себе, как оно, когда однажды ты остаёшься без ни-че-го. А как же мои детские фотографии?

А любимые чашки? А книжки? Картины? В конце концов, линялая фиолетовая пижама, с которой пора уже давно расстаться. Но расстаться по своей воле, а не потому, что кто-то решил, что мне больше не нужна моя пижама.

Даже думать об этом больно.

– Я боюсь туда ездить. Мне кажется, что я уже стала другой. Свободной, что ли. И они это заметят. Пусть Россия оттуда убирается. Лавров... Ну какое он имеет право говорить что-то о моей стране, о моём Луганске?!

Её Луганск сейчас менее досягаем, нежели полёт туристом в космос.

Почти год я приезжаю сюда. На подконтрольную Украине территорию. Какая безумная фраза – «на подконтрольную территорию». Режет слух. Езжу и понимаю, что остальная Украина ничего не знает об этой подконтрольной территории, о людях, живущих здесь, о роскошных сосновых лесах и о том, что здесь было летом 2014-го, или в 2013-м, и раньше, и потом...

– Он очнулся после тяжелейшей операции, в отцы мне годился этот боец из Львовской области. Ему сказали, что я его сложил по кусочкам. Я пришёл в палату, а он начал говорить со мной на русском. Я ему: – Ну що ти, батьку, я знаю українську мову досконало, тут громадяни України живуть, взагалі-то. Вот не поверишь, мы плакали вдвоём. Это было сразу после освобождения Северодонецка...

Я собираю эти слова, истории, эмоции, настроение – и боюсь растерять. Не всегда хочу писать, не всегда пишется, боюсь, чтобы человек себя не узнал, а я не спрашивала у него согласия обнародовать. Слишком личное, слишком болит, слишком оголённое...

Пусть простят меня Львов, Одесса и Киев вместе взятые, но именно здесь я встретила людей, после общения с которыми хотелось дышать и жить дальше. Гвозди бы делать из этих людей, уж точно. Нет, они не то, чтобы вдохновляли. Вдохновение – это такое кратковременное состояние. Здесь другое, труднообъяснимое тем, кто не был здесь, не ходил, не слушал, не впитывал, не заболел Донбассом...

Когда у нас, на наших майданах, всё заканчивалось, и мы уже праздновали победу, у них там всё только начиналось.

И мы, опьянённые этой победой и свободой, не поспешили к ним на помощь. Мы предали их, понимаете?

А они нас ждали. И тогда, когда выходили на свои площади и не знали, вернуться ли домой. И тогда, когда мы смотрели стримы из донбасских городов и спорили, когда уже эти маргиналы-придурки устанут и освободят занятые администрации.

Читайте также: Население доходит до крайней точки отчаяния. Терпение лопнет, и прольётся кровь – Касьянов

Когда придурки устали, заехали кадровые российские военные.

Мы ничего не знали про Донбасс тогда и ничего не знаем сегодня. И не хотим знать, мне кажется.

Я сижу за своим компьютером, смотрю ролики на ютубе, меня злит вот эта пожилая женщина с оккупированной территории, злят её рассуждения, «чтобы крАинцы не стреляли», я не понимаю, как прощать и примиряться.

Но я точно знаю, что если в семье есть проблемный ребёнок, семья не может, не должна от него избавляться. Не утилизировать же.

Семья за него борется. Да, страдают все. Да, часто это тяжело и больно. И долго. А у вас какие есть варианты? Это Украина или что?

Да, Киев (читайте – власти) ни черта не артикулирует. Да, Киеву опять становится глубоко фиолетово, что происходит в Рубежном, Жмеринке или Шостке. У них там своя свадьба.

Но у нас есть мы. И этот пост о любви.