«А что ты будешь делать, если твой сын вырастет и скажет, что он гей», — спросили у меня, когда сыну было лет девять-десять. Тогда ещё по всем телеканалам говорили о сексуальной ориентации Элтона Джона.

Я не очень помню мой ответ, но это было что-то вроде: «Нет, с моим сыном такого произойти не может, просто потому что не может произойти никогда. У нас нормальная семья, он видит хорошие отношения родителей, у него две бабушки и два дедушки, много двоюродных братьев и сестёр, мы все такие правильные, что у нас не может появиться гей. Откуда? У нас в роду такого никогда не было». 

Читайте также: В Петербурге напали на ЛГБТ-активистов и журналистов

Для меня геи в тот период были так же далеки, как сирийские беженцы или проблемы высыхания Амазонки, поэтому я категорично отсекла любую мысль о том, что с моим сыном может быть что-то не так, как принято в нашем традиционном, высокоинтеллигентном и культурном обществе. 

«Уже, наверно, с девушками встречается по полной программе?» — спросили у меня, когда ему исполнилось шестнадцать. «Как нет? Может, он гей?» Я ответила: «Спрашивала, сказал, что нет, девочки нравятся, знакомых барышень много, но он с ними пока просто дружит. Да, собственно, все люди разные, может, ему ещё рано». 

Недавно вопрос повторился в третий раз. Моё радостное «всё» по поводу того, что сын защитил университетский диплом, вызвало ажиотаж почему-то исключительно по поводу его ориентации. «Ну всё, теперь уже может жениться! Жди внуков. Как нет девушки? Точно не гей? Ты проверяла? Как тебе всё равно? А продолжение рода, внуки, ты что, не хочешь этого всего?» 

Читайте также: Лондонская подземка обеспокоилась правами ЛГБТ-сообщества

Люди, вы серьёзно? Вы вообще меня видели? Во-первых, где внуки и где я. Вот честно, если бы я хотела маленьких детей, я бы скорее завела собственных малышей, которые бы меня называли мамой, а не бабушкой (при слове «бабушка» я сразу представляю себя в платочке, длинной юбке и тапочках на лавочке в деревне, а это уж точно не входит в мои планы на ближайшие лет 50). 

А, во-вторых: как именно я должна проверить, гей мой сын или нет, и, главное, что я должна потом с этим делать? Отправить его на перевоспитание? В тюрьму? На консультацию к психологу или лечение к психиатру? Обратиться за помощью в церковь, мечеть, костёл или синагогу? Делать что? 

Давайте будем честными, большинство из нас «Пастернака не читали, но осуждают». В смысле, геев не видели, не общались и понятия не имеют, чего хотят эти люди, когда проводят свои гей-парады и требуют равенства в правах. Мне кажется, что любые вопросы о сексуальной ориентации и шутки по этому поводу — это проявление бытовой гомофобии. Точно так же, как анекдоты о евреях, которые всегда были нормой для весёлых компаний, это антисемитизм кухонного образца.

Как и нелюбовь к «чёрным» с весёлыми историями про Обаму — это расизм. Кстати, если вы думаете, что вопрос равенства «чёрных» и «белых» был решён давно, просто напомню: всего пятьдесят лет назад Артур Хейли написал роман «Отель», в котором очень хорошо описал ситуацию с темнокожими людьми в одной из самой продвинутых и демократичных стран мира. И всего пятьдесят лет назад в Штатах люди с тёмным оттенком кожи боролись за то, чтобы на равных с белыми ужинать в ресторанах, ночевать в отелях, ходить по одним улицам и работать в одних офисах. 

Тогда белым не нравились чёрные, сейчас кому-то не нравятся геи, когда-то отыгрывались на евреях, кто-то свысока относится к многодетным семьям или не любит детей, кого-то раздражает языковой суржик, слишком полные люди, вегетарианцы, подростки, целующиеся на улице, а кто-то ненавидит людей вообще. Непринятие людей, отличающихся от нас цветом кожи, верой в другого бога или другими принципами жизни, — наша защитная реакция на что-то новое, неизвестное и непонятное нам. Но если с вопросами веры или принадлежности к другой нации мы научились как-то справляться в своём неприятии их, то в гомофобии есть ещё кое-что. И это кое-что — ложь. 

Знаете, почему я расстроюсь больше всего, если мой сын сейчас скажет мне, что он гей? Мне будет больно от того, что он вырос в недоверии ко мне, и я, его мама, человек, ближе которого не бывает, оказывается,  ничего о нём не знала всю его жизнь. И уж точно я не буду переживать о том, женится он в ближайшее время и будут ли у меня внуки. Это совсем не тот повод, от которого я сойду с ума, перестану его любить и называть своим сыном. 

Мы все врём. Практически постоянно. Родителям, мужьям, жёнам, детям, друзьям, случайным попутчикам, соседям по подъезду, коллегам по работе и своим начальникам. Если вы вечером попробуете вспомнить свой день, то с лёгкостью посчитаете, сколько раз, не моргнув глазом, соврали. Например, пришли на работу и сказали своей коллеге: «Отлично выглядишь», а сами подумали: «Поправилась вроде, и цвет волос ей этот не идёт». Или начальник спросил вас, почему вы опоздали, а вы без колебаний ответили: «Пробки, ремонт дорог, торопился как мог, но два часа ехал на работу», а на самом деле вы проспали, потому что вчера до трёх ночи тусили за городом. Таких мелких, казалось бы, незначительных поводов за день, месяц, год, жизнь можно насчитать бесчисленное количество. Мы уже привыкли к этому и часто считаем, что это «ложь во спасение», а некоторые живут по принципу «правда — это ложь» всей страной. Мы привыкли лгать окружающим и, уже не задумываясь, врём самим себе — о своей жизни, ориентации, мечтах, планах, любви, деньгах, детях, родителях и работе. 

Окончательно меня «добил» в теме гомофобии спектакль «Дикого театра» «Том на ферме». Меня предупреждали, что он непростой, что там затрагивается сложная тема гомосексуальных отношений, но, как уже не раз было, я увидела в этой постановке совсем другое. Для меня этот спектакль о самой сложной и кровоточаще ноющей сейчас для меня теме лжи и недоверия к самым близким людям, о чувстве вины за свои желания и несоответствие окружающему миру, снова о лжи и только потом о гомосексуальности и гомофобии. 

Я верю в то, что остаться людьми нам всем поможет честность по отношению к себе и принятие любого выбора другого человека, даже если он нам не нравится или не подходит. Поэтому на вопрос, а что я буду делать, если мой сын скажет, что он гей, у меня уже давно есть один очень чёткий ответ: приму его выбор. Потому что его доверие ко мне гораздо важнее любой самой правильной лжи во имя чего бы то ни было.