Когда я была подростком, читала много книг и выписывала оттуда цитаты, которые меня зацепили. Помню, как сидела на лавочке возле дома летом и читала «Чуму» Камю. Там была строчка, которую я запомнила: «Всякий грех смертен, и всякое равнодушие преступно».

С тех пор прошло лет 15. За это время я не раз бывала преступно равнодушной сама и видела это в других. В прошлую пятницу это стало особенно очевидно.

Была метель и сильный мороз. Я очень замёрзла и спустилась в метро на «Лыбедской». Когда шла по переходу, поняла, что мне плохо. Кружилась голова, в теле появилась странная лёгкость, звуки стали как будто дальше, в глазах темнело. Я зашла в двери метрополитена и присела на корточки возле стены. Размотала шарф, сняла шапку, подняла голову к потолку и глубоко дышала. Рядом боком ко мне стояли люди. Когда я села, они отвернулись.

Я хотела купить жетон и спуститься к поездам. Встала и поняла, что переоценила свои силы. Подошла к противоположной стене и прямо в пуховике села на пол. Звуки вокруг превратились в смутный гул, а люди (их было очень много, потому что это 18.30 вечера пятницы) — в бесконечные быстро передвигающиеся ноги. Я хотела позвонить друзьям и достала телефон, но связь не ловила. Хотела вызвать такси и поехать домой, но, опять-таки, не было связи. А ещё я понимала, что не смогу дойти до такси. Хотела подойти к будочке, в которой сидит сотрудница метрополитена, но у меня не было сил.

Читайте также: Толерантность или безразличие?

Мне становилось всё хуже, я уже почти совсем ничего не слышала и не видела, кроме этих мельтешащих ног, сливающихся в одну. В какой-то момент подумала (если мысли в тумане можно назвать этим словом), что, наверное, умру здесь — на станции метро, среди сотен людей, но одна.

Я чувствовала себя беспомощной много раз и в разных контекстах. Когда умирали мои близкие, коллеги внезапно разбивались в автокатастрофах или заболевали и сгорали за месяц, когда я приезжала на важный репортаж, а всё не ладилось, и я чувствовала себя непрофессиональной и маленькой, когда не могла найти дорогу в незнакомом месте, когда в очень неподходящий момент ломался телефон, когда заканчивалась первая любовь, и я не знала, что делать. Но никогда это ощущение не касалось моих физических возможностей, и никогда я так не зависела от простой и конкретной помощи других людей.

Сил сидеть уже не было, и когда я клонилась вбок, чтобы лечь, как сквозь вату услышала голос женщины. Я не понимала, что она говорит, но догадалась, что предлагает помощь. Женщина подняла меня и начала выводить из метро. Она вела меня по переходу, и я упала в обморок. Когда очнулась на мокром полу, вокруг было много людей. Они стояли кружком и причитали. Женщина, которая меня нашла, дала воды и мятную конфету.

Она просила кого-то помочь мне подняться и посадить на стул, который отдал нищий, но в итоге подняла сама. Вызвала скорую и была со мной все полчаса до её приезда, а потом проводила до машины и ждала, что скажут врачи. Толпа людей, которая собралась после обморока, тоже не расходилась до приезда скорой. Но больше никто не предложил воду, стул или даже просто руку, чтобы подняться.

После обморока всегда сразу становится намного лучше. Я уже нормально видела и слышала, различала голоса. «Как же так, девушке было плохо уже давно, её нашли в метро, а до этого все только смотрели и никто не подходил», — возмущалась какая-то женщина сзади. «А сотрудники метрополитена куда смотрели? Это же их зона ответственности», — отвечал ей мужчина. «Так и умереть можно, пока скорая доедет», «Наверное, она здесь совсем одна», «Мне тоже было плохо в метро, и никто не подошёл», — за такими разговорами толпа провела полчаса до приезда скорой. Женщина, которую, как я потом узнала, зовут Людмила, молчала и только иногда спрашивала, как я себя чувствую. А ещё записала мой номер телефона.

Когда всё закончилось и я приехала домой, она позвонила и спросила, как я. А напоследок сказала: «Звоните, если у вас что-то случится. Я помогу чем смогу». Это было и странно, и грустно, и радостно. В мире, где так много людей, ты можешь в прямом смысле умереть от одиночества, а можешь встретить такую Людмилу. Мне повезло, и я встретила.

Читайте также: "Мне не хватало ощущения жизни". Почему москвичка переехала в Израиль

Мой любимый момент в «Идиоте» — в самом начале, когда князь Мышкин рассказывает Епанчиным об одной встрече, которая с ним произошла. Это была встреча с человеком, приговорённым к смертной казни за политическое преступление. Тот человек был взведён на эшафот, и ему зачитали смертный приговор. Он был уверен, что сейчас умрёт, и пять остававшихся минут показались ему целой жизнью.

Он успел проститься с друзьями, подумать про себя и посмотреть вокруг. Смотрел, как сверкает на солнце золотой купол собора, и думал, что если бы не пришлось сейчас умирать, он бы не упустил ни минуты жизни и всё делал бы по-другому. В последний момент смертный приговор заменили на другое наказание. Но этот человек потом «вовсе не так жил и много-много минут потерял». В общем, его катарсис длился недолго. Надеюсь, у меня всё будет по-другому — как у Людмилы.