Семьдесят второй день голодает Олег Сенцов. Каждый день информация о нем. Каждый день акции в поддержку, петиции, пикеты, сообщения, видеобращения, сводки. Прошения.

Самый известный политзаключенный в мире. Сейчас – самый. И мир в курсе. Нет ни одной фотографии Сенцова, сделанной во время голодовки, которая длится уже третий месяц. Потому что нельзя. Можно сфотографировать кровать в медчасти Лабытнанги, а Сенцова нельзя. Двадцать первый век. Нельзя – и все. Можно фотографировать Путина. И с Путиным. На чемпионате мира. Особенно, если ты тоже какой-нибудь президент. И тоже играл в чемпионате. Если ты президент и дошел до финала, надо сфотографироваться. На долгую дорогую память. С Путиным, который подарил всем праздник футбола. Футбол – это ж искусство. Отважных и тэдэ. И надо ж разделять спорт и большую политику.

Искусство и большую политику. Жизнь и смерть. Свою жизнь и чью-то смерть. Надо разделять и не перепутать. Дитям – мороженое, бабе – цветы. Зонтиком не поделился, не джентльмен. Людоед оказался еще и неджентльменом, и это плохо, и мы осудим. И посмеемся. Но на долгую дорогую память сфотографируемся. Аккурат накануне годовщины боинга 777. Красивая женщина – президент Хорватии. И президент вроде бы хороший. И футболочку отличную Путину подарила. А он зонтиком не поделился, жлоб. И нерукопожатность – рудимент. И писать «уважаемый Владимир Владимирович» – установленная конвенция. Обожаемый – пока не установленная. И надо разделять – боинг и чемпионат.

Читайте также: Дело Сенцова: чекисты не любят выдавать трупы

Футбол и бокс. Бобслей и театр. Кино и цирк. За все время голодовки Сенцова Путин ни разу не высказался публично. При том, что голодает не только Сенцов. Голодают в тюрьмах, голодают на воле. Людей мучают, пытают, добивают в его тюрьмах. Он молчит, и ручку ему пожимают мировые лидеры.

Когда открылась страшная правда не только о 30-х, но и о 60-х, 70-х, 80-х, я не понимала, как же так. Как Марченко мог умереть при Горбачеве? За что? Не за убийство, не за разбой, не за хищение в крупных размерах. За слово поперек. При Горбачеве. Не при Сталине. Я бегала в детский сад, в школу, резвилась, как плотва, нюхала цветочки, купалась в море, люди доходили в лагерях за слово поперек.

Я уже родилась, а человек сжег себя на Крещатике, недалеко от моего дома, протестуя против власти, танков в Чехословакии, его сестру через два дня забили до смерти, требуя сознаться в подпольной националистической организации. И эти садисты были нашим начальством. И было это при добреньком Брежневе, при славном Шелесте, который после 20 съезда возглавлял одну из комиссий по реабилитации невинно осужденных. А потом душил украинское диссидентство. А потом пришел большой любитель футбола Щербицкий. И футбол расцвел.

Когда я родилась, было три канала телевизора, газеты «Правда», «Прапор комунізму» и Голос Америки. Я знала про Луиса Корвалана, но не знала про Стуса. Про Горскую, про Горбаневскую, про Делоне.

Мелькают Арбатом знакомые лица,
Шальные попойки приходят во снах.
Не падайте духом, сидя в психбольницах,
Не падайте духом в тюремных стенах!

Поднимем над площадью наши плакаты,
Ведь нас вдохновляет свобода одна.
Владимир Буковский – три года на карте,
И вас, Делоне, ожидает тюрьма.

Сейчас мир открыт. Кто хочет – знает. И вот вам кровать из Лабытнанги. Хотите умирать – умирайте. Садисты опять у власти. Как же так?

Читайте также: Radio Free Europе: Олег Сенцов – последний в длинном перечне известных голодовщиков

Посредине дня
Мне могилу выроют.
А потом меня
Реабилитируют.

Спляшут на костях,
Бабу изнасилуют,
А потом - простят,
А потом - помилуют.

Скажут: срок ваш весь,
Что-нибудь подарят...
Может быть, и здесь
Кто-нибудь ударит.

Будет плакать следователь
На моем плече.
Я забыл последовательность:
Что у нас за чем.

Александр Аронов

Семьдесят второй день голодовки Олега Сенцова.

Підписуйся на сторінки UAINFO у Facebook, Twitter і Telegram