Несмотря на призывы региональных лидеров отказаться от власти, растущие западные санкции и протесты международного сообщества, 10 января 2019 президент Венесуэлы Николас Мадуро решил принять присягу и, таким образом, во второй раз вступить в должность президента на период 2019-2025, подтвердив тем самым результаты более чем сомнительных выборов мая 2018. Вероятнее всего, это будет последний срок. Осталось только понять, чей – Мадуро или Венесуэлы.

Сегодняшняя ситуация в Венесуэле может быть описана, как самая масштабная в истории гуманитарная катастрофа в западном полушарии. Экономисты полагают, что обвал ВВП Венесуэлы сегодня сравним с сокращением ВВП Сирии в 2012-2013, после начала там разрушительной гражданской войны. Гиперинфляция превысила показатель одного миллиона процентов в год, что привело к тому, что более 65% венесуэльцев оказались в условиях крайней нищеты, у 89% не хватает денег на покупку достаточного ежедневного продовольствия для их семей, а у 64% наблюдается потеря веса тела из-за последствий длительного голода. Более десяти процентов населения – около 3 миллионов (а по некоторым подсчетам – до пяти) венесуэльцев - бежали в соседние страны. Не только ночные нападения на магазины и продуктовые склады, но и ограбления мусоровозов в поисках еды – стали привычной картиной на улицах венесуэльских городов. При этом, Венесуэльское государство еще в 2016 в основном отказалось от предоставления государственных услуг, таких как здравоохранение, образование и даже защита правопорядка. Венесуэла находится во власти бессистемного насилия со стороны уличных банд и репрессий со стороны государства, которые привели к более чем 8 тысячам заключенных по политическим мотивам. Из-за недостатка питания, отсутствия доступа к питьевой воде, медикаментам и медицинским услугам, в стране распространяются болезни и эпидемии.

Венесуэльская катастрофа, случившаяся без войны или стихийных бедствий, часто используется как иллюстрация результатов безудержного популизма, основанного на догматах левой идеологии.

История венесуэльской катастрофы поучительна и показательна во многих смыслах.

Читайте также: Российский цирк в Венесуэле закончился, так толком и не начавшись

Экономический детерминизм левых догматиков (тот, где «бытие определяет сознание») мешает им признать неотвратимость социальных законов. А между тем именно законы социальной психологии и антропологии раз за разом ставят крест на попытках бороться за всеобщее равенство экономическими методами, внедряя централизованные уравнительные дистрибутивные системы. Дело в том, что в обществах, основанных на распределительных системах, социальный статус определяется не заслугами и не вкладом в воспроизводство общественного ресурса, а возможностью доступа к социальным благам и правом влиять на их распределение, а также местом в иерархии насилия. При этом, социальный статус перестает коррелировать с социальным рангом (кухарка начинает управлять государством, а профессора вынуждены заискивать перед грузчиком продуктового магазина). Такая ситуация быстро приводит к вырождению и искусственной стратификации общества путем формирования устойчивых групп, обладающих признаками квази-сословий. В условиях наличия значимых природных ресурсов, не зависящих от качества производительных сил, и отсутствия социальной конкуренции, это приводит к функциональной унификации общества, замещению реальных механизмов социальной мобильности имитационными процедурами, инфантилизации и люмпенизации общества.

Одновременно, квази-сословные группы будут неминуемо приобретать черты мафии, расширять свое влияние, и таким образом необратимо трансформировать модель государственного управления, все глубже разлагая общество тотальными имитациями, подменами и популистской демагогией. В результате государственные институты превратятся в конгломерат мафиозных кланов, а общество – в деинституциализированную толпу вечно нищих люмпенов, жаждущих халявы и жадно глотающих популистскую пропаганду.

Таким образом, при отсутствии социальной конкуренции левые догматы логично приводят к формированию мафиозных государств, люмпенизации обществ, экономической деградации. Проблема в том, что левые догматические режимы сами намеренно стремятся к ограничению социальной и политической конкуренции, что делает их фатальную эволюцию почти неизбежной.

Венесуэльская катастрофа, ярко иллюстрирующая этот тезис, началась не вчера, и контекст этого явления позволяет, скорее, говорить об отложенном суициде.

Уго Чавес, отец венесуэльской катастрофы, пришел к власти после многолетней политической борьбы в 1998 на волне общественного разочарования и недовольства, вызванных спадом нефтяного рынка 1980-х, экономическим неравенством и коррупцией бессменных национальных политических элит.

Если в начале 1970-х Венесуэла была самой богатой страной в Латинской Америке и одной из двадцати самых богатых стран в мире, а ее ВВП на душу населения был выше, чем в Испании, Греции или Израиле, то к концу 1980-х затяжной кризис на нефтяном рынке привел к снижению доходов, а значит, - к сокращению государственных расходов, социальных программ, девальвации валюты и инфляции, банковскому кризису, росту безработицы и бедности. В то же время, даже во время кризиса доходы на душу населения в Венесуэле были выше, чем в среднем в регионе, например, в Аргентине.

Демагогия Чавеса была направлена против неравенства, социального расслоения и отчуждения, роста нищеты, и разумеется – коррупции. Однако, когда Чавес начал бороться за власть, доход в Венесуэле был распределен гораздо более равномерно, чем в любой соседней стране. Если бы неравенство влияло на результаты выборов, то победа кандидата, подобного Чавесу, была бы в тот момент более вероятна в Бразилии, Чили или Колумбии, где разрыв между состоятельными и всеми остальными был значительно больше.

Впрочем, в том и состоит сила популизма: он не обращается к разуму, он апеллирует к групповым эмоциям. Чавес пришел к власти на волне апокалиптического популизма в тот момент, когда страна была далека от катастрофы, и твердой рукой повел Венесуэлу фатальным путем.

Например, земельная реформа Чавеса 2001 упразднила крупные сельскохозяйственные производства, и превратила их во множество мелких кооперативов. Мелкие хозяйства не имели доступа к технологиям, капиталу, и управленческих навыков для поддержания необходимого уровня производства, что привело к коллапсу сельскохозяйственного производства в национальном масштабе. Эту проблему правительство решало путем закупок продовольствия на внешних рынках, используя нефтяные доходы. Однако, политика экспроприации крупных нефтяных компаний и передачи их в управление государству с некомпетентными руководителями, без необходимых технических знаний и навыков, значительно сократила добычу и доходы. Аналогичная история произошла со сталелитейными, алюминиевыми, горнодобывающими компаниями, гостиничным и коммунальным бизнесом, авиакомпаниями и коммуникациями. Везде национализация и государственное управление приводили к падению доходов, снижению качества услуг и росту – не только количественному, но и качественному – коррупции.

Читайте также: Россия вдохновилась венесуэльским "Эль Петро"

Падение доходов в условиях неудержимой «антиимпериалистической» риторики и безумной экономической политики заставило правительство Венесуэлы искать помощи у антизападных режимов – в Китае, Иране и в России. Потеря связей с западными партнерами и соседними латиноамериканскими демократиями лишила правительство Венесуэлы доступа к разумным экономическим решениям. Таким образом Чавес, а затем и его преемник с 2013 Николас Мадуро оказались в полной зависимости от советов своего «старшего революционного брата» – кубинского режима, политические и экономические советы которого базировались на самых консервативных догматах левой идеологии.

Что и стало залогом катастрофы.

При этом следует сказать, что простой и прямой взаимосвязи между социалистической политикой правительства и экономическим коллапсом не наблюдается. В последние 20 лет социалистические правительства приходили к власти в разных странах региона – в Аргентине, Бразилии, Чили, Эквадоре, Никарагуа, Уругвае. И хотя все эти страны переживали те или иные экономические и политические кризисы, нигде, кроме Никарагуа, не произошло серьезного социального взрыва или существенной деградации. Более того, все эти страны демонстрировали определенный рост национальной экономики и благосостояния населения. Вероятно, потому, что нигде не было существенных ограничений политической и социальной конкуренции, особенно – искусственно проведенных по кубинским лекалам.

Точно так же, нет прямой взаимосвязи между нефтью и демократией. Социально-политический фактор в данном вопросе важнее экономического. Почти все нефтедобывающие либеральные демократии, такие как Норвегия, Великобритания или США, были демократиями задолго до того, как они стали производителями нефти. Вместе с тем, автократии, которые стали обладателями нефти, такие как Ангола, Бруней, Иран или Россия, так и не смогли совершить переход к либеральной демократии.

Интересно, что в течение нескольких десятилетий Венесуэла, которая стала либеральной демократией в 1958 – спустя десятилетия после обнаружения нефти, каким-то чудесным образом избегала этого «ресурсного проклятия». Но корни либеральной демократии в Венесуэле оказались неглубокими. Всего лишь два десятилетия экономического спада разрушили политическую демократическую модель, и позволили прийти к власти харизматическому демагогу. Ему удалось сломать хрупкую структуру демократических механизмов и построить то, что ему советовали «кубинские товарищи».

Результат перестройки политической системы Венесуэлы стал, с одной стороны, типичным для автократий, оказавшихся у источника природных ресурсов, а с другой – для обществ, развращенных левым популизмом: в стране сформировался конгломерат хищных мафиозных кланов, разграбляющих ресурсы, игнорирующих социальные проблемы и жестоко подавляющих любые возможные протесты.

Сегодня партийная верхушка социалистической партии в связке с местной организованной преступностью полностью контролирует национальный рынок нефти, армейское руководство, в союзе с региональными террористическими группировками, контролируют международный транзит наркотиков, профсоюзы и местные банды делят доходы от черного рынка валюты и нелегальных шахт-копанок. Таким образом, можно сказать, что сформированная венесуэльская мафия полностью поставила себе на службу государство, удерживая население в нищете и бесправии. Это стало возможным после того, как общество было оболванено популистской пропагандой, люмпенизированно, а все активные элементы были выдавлены из страны.

Читайте также: Дорогая дружба с Венесуэлой ради "величия" нищей страны

Таким образом, Венесуэла попала одновременно в обе ловушки – и левого популизма, и ресурсного авторитаризма, что и обусловило всю фатальную глубину нынешней катастрофы, выхода из которой пока не видно.

Является ли описанный путь Венесуэлы закономерным? Несомненно, ибо он определяется объективными социальными законами. Является ли такая судьба неотвратимой? Несомненно, нет. Науки вообще, а социальные – в особенности, достаточно далеки от детерминизма, если они хоть сколько-нибудь приближены к жизни. Право на выбор и возможность повлиять на исход событий всегда остаются у человека. Вопрос в интенсивности и продолжительности усилий, которые мы готовы для этого приложить, и в направлении приложения наших усилий.

В текущей ситуации важно понять, что любое иностранное или международное вмешательство – от финансовой помощи до военной интервенции – не будет иметь никакого практического смысла или позитивных последствий, пока в венесуэльском обществе не созреют условия для формирования социальных институтов. Чтобы это случилось, нужно пройти тяжелый и запутанный лабиринт сложных совместных решений. Но по-другому уже не будет, ибо, что как показала практика, «простой», «ясный» и широкий путь «простых решений» ведет только к катастрофе.

Підписуйся на сторінки UAINFO у Facebook, Twitter і Telegram