Дискуссия о гомосексуализме и его «пропаганде» в нашей стране достигла удивительного градуса. В российском консервативном дискурсе геи — это, прежде всего, опасность для детей, угроза семейным ценностям, подрыв демографии. А значит, разговорчики запретить, усыновление запретить, даже суррогатное материнство для неженатых мужчин запретить — вдруг они геи и испортят наших детей. Но что, если однополые пары могут создавать семьи, рожать и усыновлять детей — и эти семьи будут мало отличаться от традиционных, гетеросексуальных?

Эта мысль совсем не кажется дикой в американском Миннеаполисе, крупнейшем городе одного из самых благоприятных для геев штатов — Миннесоты. В 2012 году здесь на референдуме провалили попытку республиканцев запретить однополые браки на уровне конституции штата. Вскоре после этого, весной 2013 года, право на официальный брак для геев было закреплено в отдельном законе. Однополые пары в Миннесоте имеют право усыновлять детей как супруги, в свидетельства о рождении можно занести родителей одного пола. Местные геи, с которыми мне удалось поговорить, в свое время благополучно родили или усыновили детей и, что интересно, считают свои семьи самыми что ни на есть традиционными: по ценностям, по образу жизни, по стилю воспитания детей и даже по отношению к религии.

«Да, у нее две мамы»

Фото предоставлено автором  Дженни и Шелли

Дженни Деразми, худая брюнетка в джинсах и водолазке, заезжает за мной на большом внедорожнике и лихо рулит к дому, который они с Шелли Кербрат снимают на окраине Миннеаполиса. Нас встречает Шелли, коротко стриженная блондинка со строгим лицом. Она работает медсестрой, Дженни — специалистом по лечебной физкультуре, познакомились на работе. В комнату выходит трехлетняя Эври. У нее, как и у Дженни, темные кудряшки и смуглое красивое личико. Эври называет Шелли мамми, а Дженни — мама. По телевизору идут мультики, в углу стоит ящик с игрушками, Эври крутится вокруг родителей и играет. Дженни и Шелли садятся в кресла, но оказываются слишком далеко от диктофона, и я прошу их сесть вместе. «Это странно, — ворчит Шелли. — Чувствую себя как на свидании». Однако они все-таки усаживаются рядом, и мы начинаем.

— Мы знаем друг друга семь лет, а вместе три года, — рассказывает Шелли. — Рожала Дженни, потому что это она хотела детей, кроме того, она моложе: ей 36 лет, а мне 45. Мы выбрали анонимного донора. Когда Эври исполнилось пять месяцев, я удочерила ее, и мы обе записаны в свидетельстве о рождении как ее родители. Когда Эври была маленькая, я работала по выходным, чтобы сидеть с ней в будни. Мы не хотели отдавать ее в детский сад, пока она не начала говорить. Бывает, что воспитатели обижают детей, например, бьют их, когда те не хотят одеваться. Мы не хотели, чтобы подобное происходило с нашей дочерью. Сейчас Эври уже может пожаловаться, если в садике что-то пойдет не так. Пока ни на что не жаловалась.

Фото предоставлено автором

Фото на день рождения Эври

— Она уже говорит фразами, — подтверждает Дженни, — однажды мы были в ванной, я собралась принимать душ, а она спросила меня: «Мама, мне оставить тебя одну?» Очень умная. Эври, что тебе больше всего нравится в детском саду?

— Говорить с мисс Дебби, — откликается девочка.

— Дети в детском саду уже спрашивали: «А что, у Эври две мамы?» Воспитательница ответила: «Да, у нее две мамы», — и на этом вопросы закончились, — рассказывает Дженни. — Я вообще-то спокойна за Эври: у нее сильный характер. Она знает, чего хочет, всегда дает это понять и любит покомандовать. Но при этом она очень женственная, ей нравятся платья и все такое, и я думаю, ей будут нравиться мальчики.

— У нас есть туристический фургончик, и летом мы путешествуем. Однажды мы ехали в Канаду к моим родителям и пересекали границу поздно ночью, — вспоминает Шелли. — Пограничник спросил, где отец ребенка. Мы показали свидетельство о рождении, и я сказала: «Знаете, он из банка спермы, он анонимен, это секрет! Папа отсутствует». Он говорит: «С этим будет проблема: нужно согласие обоих родителей на то, чтобы ребенок пересек границу». Я сказала, что оба родителя находятся здесь, но он никак не мог себе это уяснить. В конце концов сдался. Когда я рассказала про это маме, она заметила, что мы должны были сказать пограничнику: «Если вы когда-нибудь отыщете нашего папу, скажите ему, что нам нужны деньги на ребенка!» (Смеется.) Мама вообще поддерживает меня во всем. Я знала, что я лесбиянка, где-то с восьми лет, потому что влюблялась в девочек. И когда я сказала об этом маме, она ответила: «Я люблю тебя, что бы ты ни делала». Мне тогда было 25 лет, и я взяла маму с собой в гей-бар — ей там очень понравилось! Все парни там говорили: «Твоя мама такая классная! Вот бы моя пошла со мной сюда». А она отвечала: «Дай мне телефон, я позвоню твоей матери, чтобы она пришла!»

Фото предоставлено автором

Шелли и Эври

— Вы официально женаты? — спрашиваю я.

— Нет, мы не собираемся этого делать, — отрезает Шелли. — Иногда Дженни грозит мне браком, но она никогда не может объяснить, зачем ей это надо. Я спрашиваю: «Что тебе это даст?» Она отвечает: «Уверенность». Я говорю, — показывает на Эври, — «Вот твоя уверенность стоит, три фута ростом».

Ни Дженни, ни Шелли не считают себя религиозными, но твердо намерены водить свою дочь в церковь.

— Эври должна получить эту духовную базу, и когда она станет взрослой, у нее должна быть возможность решить, быть в церкви или нет, — объясняет Шелли. — Я росла в церкви, пела в церковном хоре, и я очень благодарна за то, что это было в моей жизни. Я никогда не боролась со своей сексуальностью из-за религии, никогда не чувствовала, что это грех. Если ты веришь, что Бог любит всех, как ты можешь верить, что он кого-то ненавидит? Мы просто люди, которые живут своей жизнью и стараются относиться к другим людям хорошо. Если у кого-то проблема с тем, какие мы, их в нашей жизни нет.

Хороший и плохой полицейский

Фото предоставлено автором

Джон и Кайл

Вторая семья, с которой меня знакомят местные журналисты, оказывается многочисленней и сложнее. Джон Стумме встретил Кайла Хэнсена, уже имея троих сыновей от первого брака. Двое учились в старших классах, а младшему, Гэбриэлу, было десять лет. Сейчас все старшие сыновья Джона живут отдельно, а он с Кайлом воспитывает приемных дочь и сына. Я прихожу как раз во время семейного ужина: шестилетнюю Софи и четырехлетнего Генри сажают есть фрукты и пиццу, а в это время в гости заходит Гэбриэл — он живет в кампусе своего колледжа неподалеку. Джон работает в местной НКО, Кайл — в городской администрации.

— Я знал, что я гей, когда женился на своей бывшей жене, это было еще в колледже, мне был 21 год, — рассказывает Джон. — Я боролся со своей сексуальностью, не чувствовал достаточно смелости и семейной поддержки, чтобы открыто признать, что я гей. Моя невеста знала об этом и успокаивала меня, говорила, что все со мной нормально. Но она забеременела нашим первым сыном, и мы решили, что попытаемся создать семью и сделаем все, что сможем. Мы хорошо справились: родился наш сын, спустя два года — второй сын, еще через восемь лет — Гэбриэл. Но в какой-то момент оба окончательно осознали, что несчастливы вместе. К тому времени мы были женаты 12 лет, Гэбриэлу было два года. Мы перенесли мою спальню в подвал и продолжали жить вместе еще пять лет, чтобы вырастить наших детей. Когда я ушел жить со своими бывшим партнером, Гэйбу было семь лет, и он проводил с нами выходные. А в девять или десять лет он переехал ко мне. Кайл пришел в мою жизнь, когда Гэбриэлу было десять, и стал ему вторым отцом. Два старших сына к тому времени заканчивали школу и жили собственной жизнью.

— Я всегда хотел семью и был очень рад встретить Гэбриэла, очень волновался перед нашей первой встречей, — рассказывает Кайл. — Это был летний день, он брызгался водой из шлангов с соседскими детьми. Я стал играть с ними, весь вымок, и мы отлично поладили.

— У меня никогда не было проблем с тем, что Кайл стал моим вторым отцом, — говорит Гэбриэл, — хотя в школе меня дразнили. Однажды в пятом классе один мальчик смеялся над тем, что мой отец гей, я его побил и сам ушел в слезах — так я был зол! Не за то, что он дразнил меня, а за то, что он говорил про отца. Многие дети утешали меня, говорили, что все нормально, а того мальчика вскоре исключили из школы. Когда я был подростком, очень старался вписываться в окружение и боялся, что информация о моей семье выйдет на поверхность. Позже мне стало легче воспринимать все это, а в старших классах мы с друзьями основали «Альянс геев и натуралов», чтобы поддержать наших друзей-геев. Но я никогда не приносил эту проблему домой. Кайл понравился мне сразу. Когда подростком я делал глупости, он не бесился из-за этого и реагировал чуть спокойнее, чем отец.

— Кайл был хорошим полицейским, а я — плохим, — усмехается Джон. — К тому же третий человек сделал более полным ощущение нашей семьи.

— Да, когда мы жили вдвоем с отцом, мы ели что попало и смотрели телевизор допоздна. Даже живя с мамой, мы никогда не собирались ужинать все вместе. А Кайл как будто принес ощущение нормальности и стабильности в нашу семью.

Фото предоставлено автором

Софи и Генри

— Это моя любимая история. Однажды вечером Кайл сказал: «А где Гэбриэл? Он знает, что сейчас время ужина?», — говорит Джон. — Я удивился: «А у нас есть время ужина?» — и подумал: как здорово! Есть время, когда вся семья может собраться за столом. Забавно: вы называете нас «нетрадиционной» семьей, но мы сами считаем нашу семью очень традиционной. По выходным я встаю первым, делаю кофе Кайлу, дети смотрят мультики. Мы идем завтракать, иногда дома делаем блинчики. Ходим по магазинам. Кайл играет на органе в церкви. Самая обычная, скучная жизнь! Летом Гэйб помогает нам с детьми: по три дня в неделю сидит с ними, пока мы на работе. Мы платим ему за это: мы все равно бы кому-то платили, а для него это ответственность и возможность подработать. И он прекрасно справляется.

— На самом деле мы достаточно консервативные родители, — замечает Кайл. — Из-за детей у нас нет кабельного телевидения, есть четкое время отхода ко сну и распорядок дня. Я хотел усыновить ребенка где-то с двадцати лет, но всегда думал, что это нереалистичная идея. Агентства по усыновлению, с которыми мы работали, предупреждали, что у такой «уникальной» семьи, как наша, процесс усыновления может занять несколько лет. Нужно было составить досье: кто мы, какой у нас дом, чем мы занимаемся, какие у нас хобби, и все это печаталось в специальной книге о семьях потенциальных усыновителей. Беременная женщина, которая собирается отказаться от ребенка, просматривает эту книгу, выбирает несколько семей, встречается с ними. Мы встретились с матерью и отцом Софи, взяли с собой на встречу Гэбриэла. И в итоге из нескольких пар, в том числе гетеросексуальных, мать выбрала нас. Она была очень юной, еще училась в школе. Где-то спустя два с половиной года после усыновления она снова забеременела, от того же парня. Они позвонили и сказали, что хотят с нами поговорить. Приехали к нам, были явно смущены, девушка прятала живот свитером, но в конце концов они сказали: «У Софи будет брат. Мы хотели бы, чтобы вы усыновили его». Нет, мне это не кажется странным. Они просто не были уверены, что станут хорошими родителями, и хотели дать своим детям самые лучшие возможности.

— Сейчас они вместе со своими родителями, бабушкой и дедушкой Софи и Генри, бывают у нас в гостях, один или два раза в год. Мы хотим, чтобы наши дети знали с самого начала, откуда они произошли, — добавляет Джон. — Сейчас для них это просто отвлеченные идеи, но, думаю, когда подрастут, они начнут задавать больше вопросов и, возможно, захотят поговорить с родителями об их решении.

В комнате Софи стоит ее фото с биологическими родителями в рамке. Она спокойно объясняет кто это: My birth-mom, — и не заметно, чтобы эта мысль чем-то ее тревожила. По крайней мере пока.

Что касается родителей самих Джона и Кайла, то они полностью приняли идею и брака, и детей:

— Мои отец, мать и сестра — лютеранские священники, — рассказывает Джон. — Они меняли свое отношение к ЛГБТ постепенно, в том числе из-за моего признания, что я гей. Думаю, Кайл был моим основным аргументом, потому что мои родители полюбили его как сына. А потом он стал органистом в церкви моей матери и завоевал любовь всей общины. Кстати, всего несколько дней назад он получил предложение пройти специальную подготовку и стать священником.

Уходя к себе в кампус, Гэбриэл целует на прощание Софи, обнимается с Джоном и Кайлом. На вопрос, считает ли он семью своего отца примером для подражания, он отвечает не задумываясь:

— Безусловно. Я хотел бы, чтобы в моей семье было столько же любви, как у папы с Кайлом. За исключением того, что у меня была бы жена.

Мамы с разным функционалом

Фото предоставлено автором

Сара и Эми

— Когда выясняется, что у наших детей две мамы, другие дети часто говорят: «О, а вот у него тоже две мамы. И у меня две мамы!» Это их не особо заботит, — говорит Сара Нопке-Муни, бывший учитель начальных классов, а теперь — мать троих детей и домохозяйка. Вместе с Эми Нопке-Муни, врачом-реаниматологом в медицинском центре для ветеранов, она воспитывает девятилетнюю дочь и сыновей шести и двух лет. Все они — дети одного и того же анонимного донора.

— Среди наших знакомых не было никого, кто мог бы быть нашим донором, — объясняет Эми. — Кроме того, неизвестно, что делать, если, скажем, через десять лет донор захочет быть признанным отцом твоих детей и присутствовать в вашей жизни больше, чем хотелось бы. Пожалуй, нас волновал вопрос воспитания наших сыновей без мужчины: ведь мы сами понятия не имеем, что значит быть парнем. Но отец Сары и ее брат довольно часто бывают у нас, мы видимся с родителями как минимум раз в неделю, так что какие-то мужчины в жизни Оскара и Теодора есть.

Похоже, что функции папы в семье выполняет Эми: она зарабатывает, занимается мелким ремонтом и устраивает детям активный отдых с приключениями.

— Слава богу, что Сара сама хотела сидеть дома с детьми, когда родилась Оливия, потому что я очень много работаю, — говорит она. — Поначалу было трудновато, мне пришлось взять вторую работу, но нам подходило такое распределение обязанностей: я бы не смогла долго сидеть дома. Мне нужно, чтобы у меня был график, много дел, а на то, чтобы успокаивать балующихся детей, мне не хватает терпения. Поэтому обычно всех успокаивает Сара, включая меня. Каждый вечер она фанатично читает детям книжки — я не помню, чтобы они когда-нибудь легли спать без этого. Мы дополняем друг друга: Сара терпеливая и заботливая, а я создаю проблемы.

— Я всегда говорю, что Эми — главная по веселью, — говорит Сара. — Она много работает, а когда оказывается дома, водит детей делать что-нибудь интересное: в парк развлечений, на рыбалку, запускать фейерверки. А я обычно настолько устаю, что не участвую в этом. Эми уходит на работу в шесть утра, а я просыпаюсь, отправляю детей в школу, потом сижу с Оскаром, мы с ним ходим по магазинам, на уроки музыки. Это такие занятия для маленьких детей с родителями раз в неделю: пение, танцы, знакомство с музыкальными инструментами, с ритмом — Оскару очень нравится. Чем они еще занимаются? Теодор поет в хоре, с этой весны еще играет в футбол. Оливия плавает, поет в хоре, летом у нее были занятия по искусству, они лепили из глины.

— Думаю, мы еще займемся тхэквондо, и я тоже пойду вместе с ними, — говорит Эми. — Вообще я стараюсь, чтобы мои собственные мечты не влияли на детей и не мешали им выбрать что-то свое. Оливия какое-то время была очень увлечена биологией, и я подумала: «Как здорово, она будет врачом, как я…» А потом она переключилась на искусство, увлеклась драконами. Я люблю бегать, и когда Оливия тоже занялась бегом, я была в восторге. Но что она по-настоящему полюбила, так это плавание, и я не хочу отвлекать ее тренировками по бегу. Я надеюсь, что дети найдут любимую работу и любимых людей. Хочу, чтобы они были счастливы и здоровы. А женятся ли они в 23 года и уедут от нас или будут жить с нами до 45 — мне все равно.

Я спрашиваю, считают ли Сара и Эми себя религиозными, утвердительно отвечает только Сара:

— Наши дети ходят в воскресную школу, мы растим их лютеранами. Я сама выросла в церкви, и для меня важна поддержка, которую она дает. Сейчас мы ходим в более либеральный приход, чем тот, в котором выросла я. Наш пастор — открытый гей.

Два отца и три младенца

Фото предоставлено автором

Питер и Стив

Музыкант Питер Витале и детский гематолог Стив Нельсон прожили вместе десять лет, прежде чем решились на усыновление, причем не одного, а сразу троих младенцев. В возрасте около года эти дети попали в систему патроната: ситуация с биологическими родителями была такова, что решено было на время поместить детей в другую семью с перспективой усыновления. Сейчас Саше и Энн уже 15 лет, Рону — 14.

— Мы искали братьев и сестер, чтобы они могли расти вместе, а не в одиночестве, — объясняет Питер. — Почему они оказались в системе патроната, мы не знаем. Я думал о варианте суррогатной матери. Но мы стали разбираться, и оказалось, что программа стоит очень дорого, да и нет гарантии, что суррогатная мать не передумает. И тогда для меня стало ясно, даже с философской точки зрения: уже есть дети, которым нужен дом. Это было так этически ясно и просто! Мы стали опекунами Рона, Саши и Энн, когда им было 19 месяцев и 2,5 года. Официально мы усыновили их через год — потребовалось много бумажной работы. А в душе — с первого же дня. Помню, как только увидел их, подумал: «Черт возьми, да они симпатяги! И такие умные». Когда у нас появились дети, я на некоторое время перестал работать, чтобы все время быть дома с ними. Да, это было трудно, но не ужасно. Нам помогали друзья и мои сестры, моя мама некоторое время жила с нами, мама Стива ездила с нами в отпуск. Бывало, родители приходили посидеть с детьми, чтобы мы могли сходить поужинать в ресторан.

— Это было новое чувство для меня — быть привязанным к дому, — признает Стив. — Было грустно терять мою прошлую жизнь: раньше мы были вдвоем, молодые, с хорошей работой, часто ужинали в ресторанах, могли махнуть на выходные в Чикаго или в Нью-Йорк! Когда появились дети, все изменилось: «Надо пойти посмотреть этот фильм! О нет, мы не можем уйти из дома, у нас тут трое детей…» Нужно было справиться с этой досадой и не переносить ее на детей: они-то не просили их усыновлять.

— Меня часто спрашивают: «Вы не боитесь, что ваших детей будут дразнить?» — говорит Питер. — Интересно, как они приписывают свой собственный страх нашим детям. Каждого за что-то дразнят, каждый переживает в жизни периоды, когда он остается наедине с собой. И это нормально — упав, учиться подниматься и отвечать людям: «Нет, вы не правы».

— А ваши дети не задают вам вопросы о природе ваших отношений?

— Рон! У тебя есть какие-нибудь вопросы о нас с папой? О наших отношениях?

— Почему вы геи? — подает голос из соседней комнаты Рон.

— Потому что мы были рождены такими, как Леди Гага поет! — весело отвечает Питер и продолжает: — В три года Рон однажды посмотрел на меня, посмотрел на Стива и спросил: «Из чьего живота я вышел? Это был не ты и это был не ты». Да, он очень умный!

— Мы сказали, что его родила мама, но она не могла заботиться о своих детях, — говорит Стив. — Что дело не в том, что они сделали что-то плохое, и не в том, что их мать была плохой и не любила их, она просто не могла о них позаботиться. Мы знаем имя биологической матери, но никогда с ней не встречались: я не вижу в этом необходимости. Когда детям исполнится восемнадцать, они смогут найти информацию и встретиться с матерью, если захотят.

Я спрашиваю, что больше всего волнует Питера и Стива в будущем их детей.

— Я хочу, чтобы у моих детей было все для того, чтобы осуществить свои мечты: образование, уверенность в том, чем они хотят заниматься, — замечает Питер. — Бывает, ты спрашиваешь какого-нибудь ребенка: «Что тебе интересно, чем ты увлечен?» — а он пожимает плечами, у него нет какого-то огня внутри. У каждого из наших детей есть такой огонек. Рон обожает рыбачить, и у него потрясающе получается! Саша любит животных, Энн очень сосредоточена на достижениях, она плавает и мечтает попасть в школьную спортивную команду. Саша играет на трубе, Энн — на скрипке. Рон прекрасно поет, учился играть на кларнете и на скрипке, а на это Рождество получил в подарок электрогитару.

Я снова не могу обойти вопрос религии, и оказывается, что Питер и Стив регулярно водят детей в церковь.

— Дети это не любят, но это важно для них, — замечает Питер. — У Рона была конфирмация в прошлом году, нужно было написать, во что ты веришь в жизни, не только в Бога, а вообще. И многие дети написали, что верят, что Иисус существовал и был великим учителем, и они понимают желание людей следовать за ним, но сами не хотели бы этого делать. Интересная позиция, да? Я бы хотел, чтобы мои дети росли в среде, где можно обсудить такие важные вопросы, а не в духовном вакууме. Если позже они захотят отказаться от церкви — пусть.

— Мы не ходили в церковь, пока у нас не появились дети, хотя Питер вырос в католической церкви, а я — в баптистской, очень консервативной. Но позже мы оба отказались от этого, — замечает Стив.

В это время через комнату проходит Рон, и я спрашиваю, как он относится к сексуальной ориентации своих родителей. Он на секунду останавливается: «Это просто мои родители, и они геи» — и уходит по своим делам.