В конце 80-х – начале 90-х годов аккредитованные в столице СССР журналисты из республик Югославии и журналисты из советских республик находили между собой общий язык куда проще, чем с коллегами из Москвы или из Нью-Йорка. Москвичи или американцы любили поговорить об обновленном Советском Союзе, перестройке и гласности. А мы уже тогда понимали, что никакого Советского Союза – обновленного или сохраненного – не будет, как, впрочем, не будет и обновленной Югославии. Югославию мне, признаюсь, было жалко – как многим моим югославским коллегам было жаль терять Советский Союз.

Но в том, что распад обоих государств неизбежен, мы не сомневались. Важно только было понять, в каких границах он произойдет и какая цена будет уплачена гражданами новых независимых государств за внезапно обретенную свободу. Когда спустя несколько лет я общался с одним из своих тогдашних коллег в с трудом приходящем в себя после сербских бомбардировок Дубровнике, нам не удалось прийти к согласию относительно результатов распада. Я пытался настаивать на том, что распад Советского Союза прошел куда спокойнее распада Югославии – возможно, благодаря мудрости тогдашних руководителей страны, возможно, потому что у народов СССР не было накоплено того негативного взаимного потенциала, который позволил бы стрелять друг в друга. И что по сравнению с войнами в Хорватии и Боснии (Косово было еще впереди) Карабах, Приднестровье и Абхазия – это всего лишь эпизоды, подтверждающие, что ситуация могла бы сорваться в кровавый водоворот, но не сорвалась. И тут коллега поставил на стол свой бокал дингача и внимательно посмотрел на меня:

– А, может быть, Виталий, у вас просто еще не было никакого распада?

Я вспомнил об этом диалоге, когда первые российские военнослужащие без опознавательных знаков появились в украинском Крыму. Почему не вспомнил, когда была война в Южной Осетии? Не по наивности, нет. Просто действия в Южной Осетии и Абхазии утверждали статус-кво – эти территории и так по сути были оккупированы Россией с момента распада СССР, а после войны российские военные уже не выдавали себя за миротворцев из СНГ. Война в Южной Осетии – это был отказ от масок. А война в Украине – это начало настоящего конца государства, с которым все мы расстались еще 23 года назад.

Конечно, атакующая метрополия может думать, что занята «собиранием земель», но на самом деле российское руководство искусственно выстраивает на постсоветском пространстве "югославскую" ситуацию, накапливая тот негативный потенциал, который позволяет народам смотреть друг на друга сквозь прицел. Еще несколько месяцев назад президент России Владимир Путин говорил, что не представляет себе, как украинцы и россияне могут стрелять друг в друга. Сейчас, когда российские военные уничтожают украинских, а те отвечают им огнем, когда на российских и украинских кладбищах появляются все новые и новые могилы, этого уже не нужно себе представлять. Россияне и украинцы перешли через порог, который когда-то переступили сербы и хорваты.

Одной из главных причин начала югославской войны стало нежелание сербского руководства соглашаться с разделением страны по границам союзных республик. Для того чтобы предотвратить такой раздел, Слободан Милошевич пошел на фактический демонтаж союзного государства, что в результате только облегчило словенцам и хорватам путь к независимости, но обернулось кровавой драмой для большинства  народов бывшей Югославии. Теперь мы понимаем, что и Владимир Путин не согласен с разделом по границам союзных республик: Крым уже «наш», Донбасс используется в качестве ловушки для остальной Украины – и это только начало.

Россия сейчас находится на «сербской» развилке. Либо у ее руководства хватит ума остановиться, осознать возможные последствия продолжения агрессии против Украины, воспользоваться пусть хлипким, но все же перемирием если не для стабилизации ситуации, то хотя бы для ее замораживания – либо начнется самая настоящая «югославская» война. Только на куда большей территории и с куда большими человеческими жертвами и ресурсными потерями. И считать, что эта война остановится на территории Украины, я бы не стал. Она перекинется и на другие бывшие союзные республики, как только появится повод для вмешательства и «исправления ошибок картографов», так когда-то черногорский премьер Мило Джуканович назвал блокаду Дубровника. И нам придется запоминать названия городов и селений Казахстана или Азербайджана также, как сегодня приходится запоминать названия рабочих поселков Донбасса.

Но опасность такой войны не только в этом. И не в том, что ее нельзя выиграть. А в том, что сербы вступали в свою войну сплоченным народом, уверенным в правильности собственных претензий. Правда, была одна территория, жители которой не хотели разделять сербские претензии – край Косово. Что ж, после войны сербы его и потеряли. Россия беременна не одним косовским конфликтом, а добрым десятком – плюс удаленными и малонаселенными территориями, которые связаны с центром исключительно отношениями рентополучателей.

Большая война может сплотить часть русских – но сделает ли агрессия их союзниками другие народы России? И не придется ли истощенной противостояниями с соседями стране пройти через череду внутренних конфликтов, которые ее и похоронят? Слободан Милошевич рисковал национальной репутацией, но не государственностью. Владимир Путин рискует и тем, и другим.