Продовольственные санкции приелись, но смысл их остался непонятым. Их воспринимают в контексте российско-украинской войны, но санкции – логическое продолжение политики Кремля с 1992 года.

Началось, как ни странно, с колорадских жуков, точнее, со сравнения «западных миссионеров» с колорадскими жуками. Еще не было не только вторжения в Украину, но и вторжения в Грузию или в Чечню, еще не было целиком дирижируемой прессы, а уже все газеты писали про то, какие плохие мормоны, «Армия Спасения», «Аум Синрике», «Белое братство» (кстати, украинское!) и т.п. Еще была куцая свобода торговли, а свободу вероисповедания уже призывали обрезать – и уже силовики дубинками выгоняли из собора в Ногинске «непослушных» православных (кстати, ныне состоящих в одной из украинских церквей).

В 1997 году был принят закон против религиозной свободы, который совершенно аналогичен нынешним продовольственным санкциям – ничего нельзя с Запада! Есть свое – и жрите свое! Аргументация была совершенно казарменная: «Кто не кормит свое духовенство, будет кормить чужое». Так ведь испугались!!! И бросились кормить своих…

Параллельно шел абсолютно такой же процесс в экономике. Под девизом «наш производитель слаб, оградим его на время от иностранных конкурентов» запретили ввоз много чего, от герметичных окон до банков. Мало кто понимает, что нынешние банки с громкими иностранными именами не имеют никакого отношения к своим западным прототипам, как и «финские окна» вовсе не финские. Вот дошло и до яблочек. Продовольственный железный занавес, о необходимости которого так долго твердили большевики, упал.

Если следовать принципу «кому выгодно», то вторжение в Украину организовали российские дачники, чтобы втридорога продать свои гнилые и безвкусные урожаи. Но выгода от самоизоляции России не столько денежная, сколько психологическая. Картина мира меняется, как у ребенка, который накрылся подушкой, или нюхает клей, или накинул себе на шею петлю и сдавливает собственное горло. Некоторые так делают – им это доставляет наслаждение, близкое к сексуальному. Человек ведь с точки зрения гидравлики – не слишком сложное сооружение из нескольких бассейнов с краниками. Можно поднять давление (и потенцию) химикатами, а можно – попросту пережав соответствующую артерию.

Аутосанкции как раз и пережимают собственное горло. Удушье, страх – но и наслаждение «у бездны мрачной на краю». Таких пережатых артерий много и внутри России. Главный пример, конечно, Москва – набухшая до исполинской гематомы сонная артерия, пережатая дискриминацией провинции и льготами тем, кто в столице. Тесно, душно, гнусно – но какой драйв! То есть известно какой – фальшивый драйв, но хоть бы такой, коли иначе боимся. Внутри Москвы тоже примеров масса.

Давка в общественном транспорте и пробки на улице – типичная пережатая артерия. Все крики про перенаселенность Москвы – оттого, что пять процентов москвичей владеют, думаю, половиной квадратных метров города, и большинство из них даже не сдает этого жилья – они и так богачи, это «инвестиционные метры». Так было и при советской власти, когда, по выражению одной журналистки «Правды», «у нас этих квартир было как грязи». Если взять Москву в границах 1990 года – она менее населена, а если давка, так это потому, что и общественного транспорта, и свободных для проезда улиц стало в разы меньше.

Подросток, у которого случилась фиксация на удушье как возбуждающем факторе, может долго-долго играть в повешение – подзатянет петлю («репрессии»), ослабит («перестройка»). Может и заиграться вплоть до настоящего самоудушения, но со странами этого не бывает. Так что же, продолжим? Но, во-первых, не так много осталось, чего еще можно себя лишить, во-вторых, мы уже начали душить не только себя, но и окружающих, в-третьих, может все-таки попробовать… того… традиционным способом жить? Не создавая иллюзию полной жизни путем пережимания жизни, а принимая реальную полнокровную жизнь, которая тем полнокровнее, чем больше простора, чем меньше запретов (из которых самая жуткая разновидность – война), чем больше возможностей.