Что будет дальше с Украиной? В оптимистических прогнозах и оценках сегодня недостатка нет. Кто‑то утверждает, что проект Новороссия, как говорится, накрылся медным тазом, что Путин испугался западных санкций, грузов 200, которые стали приходить в Россию, и дает задний ход. Кто‑то утверждает, будто Путин и Порошенко каждый день общаются по телефону и находят общий язык.

Наверное, в стране, которая воюет, так и должно быть: политические лидеры обязаны заражать сограждан верой в победу. Но ведь кому‑то нужно говорить и о неприятном.

К примеру, о санкциях. Разумеется, рано или поздно они заработают, народ России протрезвеет и начнет роптать. Но пока это случится, Путин будет пожинать плоды своей агрессивной политики. Он добился главного — создал на юго-востоке Украины болезненный очаг нестабильности, с которым по большому счету непонятно что делать — и не отвоевать его, и забором не обнести, и не отпустить на все четыре стороны. И теперь Москва в любой момент сможет на это больное место надавить, чтобы попытаться заставить Киев плясать под свою дудку. Как от этого защититься? И что вообще известно о конечной цели Путина?

Возможно, российский президент и вправду не собирался оккупировать всю Украину или за две недели взять Киев, как он якобы сказал Жозе Мануэлу Баррозу. Скорее всего, это действительно была лишь фигура речи, которую Путин использовал с обратной целью: мол, не планирую идти походом на Киев. Хотел бы — давно взял, за две недели.

Но тут ключевое слово — сейчас. Сейчас не хочу, а завтра? Год назад Путин войну не планировал — рассчитывал втянуть Украину в Таможенный союз исключительно с помощью политических и экономических мер. Как далеко пойдет он теперь? Многие говорят: на Украине он не остановится. Панические настроения? Но если Россия вдруг начнет развязывать новую гибридную войну против Эстонии или Латвии, где есть пророссийские силы и сепаратистские настроения сродни тем, что были в Крыму и Донбассе, можно ли быть уверенным, что НАТО решится на военную интервенцию в защиту стран Балтии? Боюсь, многие страны альянса и в этом случае будут отчаянно цепляться за отсутствие явных доказательств российского вмешательства или говорить, что у них нет достаточных оснований подвергать сомнению официальные заявления Москвы, что и в этом конфликте РФ не является одной из сторон. Малейшее движение Путина, которое можно истолковать как проявление миролюбия, вызывает у многих европейцев бурю восторга — они сразу готовы отложить введение новых санкций и даже отменить старые.

Между тем, как говорится, Аннушка уже разлила масло: сотрудники ФСБ похитили в Эстонии, вблизи российской границы, и вывезли в Москву офицера эстонских спецслужб, утверждая, будто он проник на территорию РФ с целью шпионажа.

А что будет, если вопреки всем прогнозам режим Путина рухнет? Кто тогда придет к власти в России? А что случится, если нынешняя власть в Киеве начнет терять популярность? Эти сценарии просто страшно обсуждать.

Впрочем, возможно, мой встревоженно-пессимистический взгляд на вещи объясняется специфическим менталитетом человека, родившегося и прожившего большую часть жизни в России.

Один мой молодой коллега недавно с невольным упреком сказал мне, что русским свойственно верить в наихудшие варианты развития событий, а украинцы — неисправимые оптимисты, надеются, что все образуется. Действительно, среди моих единомышленников — российских либералов, поддерживающих Украину,— сейчас бытуют другие настроения. Один знаменитый журналист сравнивает нынешнее время с концом belleépoque, провозвестницей которого стала гибель Титаника в 1912 году, и говорит, что ощущает себя плывущим на Титанике. Другой пишет, что с началом необъявленной войны в Крыму история перестала течь обычным чередом, но превратилась в гигантскую воронку, которая засасывает людей, судьбы, явления, а главное — привычную ткань жизни, и когда этот водоворот остановится, от нынешнего ландшафта нашего бытия может ничего не остаться.

Дай бог, чтобы они ошибались. Но мир, похоже, действительно меняется так круто и стремительно, что очень скоро станет совсем другим. И мы будем говорить друг другу: “А помнишь, до войны…” — как наши бабушки и дедушки в прошлом веке. И не сочтите меня национал-паникером.