Журнал "Профиль" опубликовал большую статью об участии чеченцев, дагестанцев и осетин в российско-украинской войне 2014 года. Фрагменты:

В самолете, на котором мы летим из Москвы, в двух рядах от нас сидит молодой человек, напоминающий православного священника, который с жаром рассказывает соседям по салону о своих впечатлениях от недавней поездки в Луганск и Донецк: «Никаких российских военных там нет, стоят одни чеченцы и ингуши».

«Раз говорят, что нет российских военных, значит, нет», — хитро улыбаясь, говорит чеченец Муса.

Это, похоже, и есть главная загвоздка: северокавказцы на стороне Новороссии есть, большинство из них военнослужащие, а российских военнослужащих на Украине официально нет, что бы ни происходило на самом деле.

Мусе основательно за сорок. Он не просто хорошо помнит обе чеченские войны — на них пришелся пик его молодости и активности. Гражданская одежда сидит на нем неловко, словно он одолжил джинсы и свитер у приятеля. Только «белый» стаж службы с оружием в руках у Мусы больше десяти лет: вскоре после начала второй кампании он устроился на работу в чеченскую милицию. В 2000-м году она фактически была чеченским ополчением, принимавшим участие в боях с сепаратистами и религиозными радикалами наравне с федералами, а иногда и вместо них.

После милиции Муса оказался в одной из структур, созданных в Чечне российским Министерством обороны. В 2008-м, после участия в пятидневной войне с Грузией, он ушел в отставку. Но отставка оказалась не окончательной: она, как можно судить по словам самого Мусы, эпизодически прерывалась, так что полностью обратиться к мирному сельскому труду в родном селе ему удалось только сейчас, после возвращения с Украины.

Будет ли отставка окончательной теперь, пока неясно: с одной стороны, Муса ищет работу, потому что привык на своей военной должности получать около 50 тысяч рублей в месяц. С другой стороны, хотя работа в нынешней Чечне, по его словам, есть, пойти, например, на стройку ему трудно: его специальность — стрелять, а не класть кирпичи.

Летом этого года товарищи Мусы по оружию отправились в Донецк. Здесь в разговоре возникает первая из многочисленных неловкостей: получается, что в Донецк они отправились в качестве волонтеров, без денег и какого бы то ни было обеспечения. Но потом, когда им пришлось туго во время продолжительных боев за донецкий аэропорт, собирать людей для оказания им помощи стало уже командование. В случае Мусы — бывшее.

Товарищ Мусы, Ахмат, моложе него почти вдвое: когда Муса уже служил в чеченской милиции, Ахмату едва исполнилось 14. Он тоже выбрал карьеру военного и, говоря об Украине, обходится без обиняков: «Приказ есть приказ»...

Незадолго до беседы на осетино-ингушской границе мы встречаемся с давним чеченским знакомым, который, как и большинство героев этой истории, настаивает на полном инкогнито. По словам Асланбека, у которого, как и у каждого чеченца, есть родственники и в самой Чечне, и во многих странах, где за последние двадцать лет появилась и окрепла чеченская диаспора, мотивация отправки чеченских «добровольцев» на украинский фронт до предела проста.

«В кадыровских подразделениях (речь идет об отрядах, которые в начале второй чеченской войны сформировались на основе сил безопасности первого руководителя пророссийской чеченской администрации, а позднее президента Чечни Ахмата Кадырова и пополнились за счет массовой амнистии бывших боевиков. — «Профиль») много людей, руки которых в крови не просто по локоть, а скорее по макушку, — рассказывает Асланбек. — Когда руководство приходит и говорит, что вынуждено провести сокращение штата, и часть людей прямо сейчас сдаст оружие и удостоверения, для многих это как смертный приговор: они неизбежно столкнутся с кровной местью прямо за воротами базы. Получается, что единственный выход — уехать. И война на Украине оказывается «окном» для тех, кто в обычном режиме едва ли имел возможность покинуть территорию Чечни, не говоря уж о стране. Многие соглашаются, тем более что чеченское руководство, в отличие от российского военного командования, гарантирует безопасность и благополучие их семей»...

Сам Муса не имеет отношения к так называемым кадыровцам — формально они входят в структуру МВД и «вообще-то должны оставаться внутри». Но он уверен, что принуждение не играет роли в системе мотивации. «Во-первых, это война, которую ведет Россия, а мы ее часть, и не только на словах. Во-вторых, военные не выбирают, когда и куда им отправляться. В-третьих, для очень многих это действительно единственное и лучшее, что они умеют делать: от этого не так просто отвыкнуть»...

Не склонный к многословию Муса достает свой коммуникатор и показывает видеоролики из недавней поездки в Донбасс. Съемки в основном ночные, но они, что называется, полны огня: вот работают «по площадям» несколько «Градов», а вот просто вид с передовой: черное небо, рассеченное трассерами, вспышки отдельных выстрелов. Сквозь сплошной треск и грохот пальбы кто-то кричит: «Аллаху акбар!»

«Плотность огня намного выше, чем в Грузии, и даже чем во время боев за Грозный, — Муса имеет возможность сравнить несколько войн, в которых он участвовал. — В Грозном можно было спрятаться, под Донецком прятаться часто негде. В Грузии мы воевали с людьми — и это, в общем, проще, чем воевать с танками. Когда на тебя прет танк, ты мало что можешь сделать, даже если ты вооружен».

Срок пребывания в зоне боевых действий обычно около месяца, говорит Ахмат: «Так же, как во время нашей работы в Дагестане или Чечне». Едут по земле — передислоцироваться с помощью транспортной авиации неудобно на войне, которой официально никто не ведет. Оружие получают на месте — как ни сложно представить себе роту чеченского спецназа без автоматов, пистолетов, пулеметов, гранат и всего остального, что стреляет и взрывается, пересекать границу приходится, судя по всему, налегке.

Некоторые готовы продлить командировку. Другие, напротив, склонны уехать раньше — но это означает расторжение контракта: уезжаешь с офицерской должности, а возвращаешься просто безработным. Часть чеченских бойцов принимают такое решение...

О потерях говорят еще менее охотно, чем обо всем остальном. Ахмат, например, потерял под Донецком двоюродного брата. Общее число потерь Северного Кавказа на Украине на конец сентября измеряется несколькими десятками человек. Гробы приходят и в Чечню, и в Дагестан, и в Северную Осетию. В ответ на вопрос о том, как воспринимают люди в селах извещения о смерти, а затем преждевременные похороны, Муса пожимает плечами: «Здесь к этому привыкли».

В Дагестане, где говорить привыкли более свободно, чем в соседней Чечне, не разделяют эйфорию, охватившую большую часть страны в связи с событиями на Юго-Востоке Украины, и считают чужой войну, на которой погибают мусульмане... Местные журналисты ведут тщательный учет всех погибших, и их уже как минимум около дюжины — это военные, и главным образом, из Буйнакска, где дислоцирована бригада Минобороны... Из рассказов вернувшихся известно, например, что на одном из участков фронта под Донецком дагестанцы попали под огонь украинского «Града», и очевидно, что жертв там было много. Но самое страшное для семей, по словам Малика, не тело мертвого сына, отца или брата, а как раз отсутствие тела: «Одна семья в Османюрте получила извещение о смерти, а тела так и не дождалась. Если что-то и может заставить людей возмутиться, то, скорее всего, как раз такие случаи».

Дагестанские власти, как и власти соседних республик, не раз заявляли о наличии добровольческого движения. Но въедливые дагестанские журналисты пока знают только о военнослужащих из республики, сражающихся на Украине. Судя по анонимным интервью с контрактниками, «добровольность» сводится к тому, что отказывающихся от поездки в Донецк прямо во время общего построения уличают в трусости и чуть ли не измене: для дагестанской этики это гораздо более болезненно, чем для русской.

При этом если в Чечне есть хотя бы Рамзан Кадыров, который, как признают даже многие его оппоненты, помогает людям и не оставляет их семьи в беде, то в Дагестане семьям погибших ждать фактически нечего. «Вопрос о компенсациях можно ставить только при условии, что будет изменен юридический статус участников конфликта из России, — говорит дагестанский адвокат и правозащитник Расул Кадиев. — Это невозможно, поскольку это означает признание участия в событиях российских военных»...

«Что дальше делать с Украиной? Не знаю, но не отдавать же американцам?» — Ахмат пытается приподняться над близким профессиональному солдату тактическим видением ситуации. Снова возникает неловкость: не отдавать американцам — значит, оставить себе, а этому украинцы сопротивляются так, что даже чеченцы несут потери. Воспоминание же о том, как сопротивлялась сама Чечня, остается «фигурой умолчания».

Единственное, что способно тронуть Мусу и Ахмата — это положение гражданского населения: «Мы дома прошли через это. Никто лучше нас не знает, что такое война, обстрелы, бомбежки, нехватка пищи, отсутствие воды», — говорит Муса. Ахмат вспоминает, как раздавали местным жителям свои сухие пайки. «Мы, конечно, надеемся, что все кончится миром. Хотя в перемирие я, например, не верю, — добавляет Ахмат. — Это, мне кажется, придумано, чтобы восстановить силы»...

26-летний осетин Ирон гораздо общительнее наших чеченских собеседников — возможно, это объясняется тем, что у него ни в каком смысле нет военного бэкграунда: он не служил в армии, а во времена осетино-ингушского конфликта и войны за независимость Южной Осетии, которые для многих все еще остаются новейшей историей, ему было всего четыре года. Тем не менее, он счастлив, что он и еще 67 осетин из Владикавказа и Цхинвала принимают активное участие в судьбе Новороссии: «Мы аланы, и мы гордимся, что Россия и президент Путин с нашей помощью делают такое важное дело»... Он не склонен идеализировать соотечественников — ему известны, например, случаи мародерства, которые он, разумеется, не одобряет. Но, пожалуй, единственное, что его по-настоящему удивляет — это то, что из 6,5 миллионов жителей Донбасса «только 5 тысяч человек встали рядом с нами как настоящие мужчины. В ополчении половина — граждане России, я точно говорю».

Для Ирона, как и для необщительных Мусы с Ахматом, фактор огромной важности — то, что война на Украине дает Северному Кавказу вырваться из своеобразного гетто. Лучше всего суть удается выразить Ирону: «В Донецке мы впервые за долгое время не какие-то непонятные кавказцы, а дорогие кавказские братья, товарищи по оружию. Мы участвуем в деле, которое делает вся страна, это дорогого стоит»...