Кира Муратова на сегодня – самый выдающийся кинорежиссер если не российского, то, скажем так, русскоязычного кино. Сейчас она формально – украинский режиссер, потому что работает в Одессе. Увы, приходится делать такие оговорки. Впрочем искусство кино, наряду с живописью, наиболее интернационально, потому что в нем главное – не слово, а изображение, зрительный образ. Оно не требует перевода в самой эстетике своей, а разве что в дубляже или субтитрах.

Я не берусь проецировать творчество Муратовой на сегодняшний мировой кинематограф, это не моя специальность, равно как не претендую на адекватный анализ ее изобразительных средств. Но у Муратовой можно выделить чрезвычайно значительную метафизическую или метапсихологическую, как угодно, проблематику. Можно также поставить ее в современный феминистский дискурс, но тут скорее со знаком минус. Муратова – яркая антифеминистка, я бы даже сказал женоненавистница. И я бы не стал трактовать эту ее тему в сексуальных терминах, тут мы имеем дело с углубленной разработкой некоего изначального мифа. Ибо женщина у Муратовой не только – и не столько! – жизнедающая сила, сколько некая бытийная бездна. Словами Тютчева – всепоглощающая и миротворная бездна. Причем скорее поглощающая. Это уже не Тютчев, а Цветаева: могла бы – взяла бы в пещеры утробу.

Вспоминаются также слова культуролога Камиллы Палья: латентный женский вампиризм – не социальная аберрация, а продолжение материнской функции. Мать Земля одновременно, во времени мифа, – могила. (По-английски здесь даже рифма: womb – tomb.) И в фильмах Муратовой это мифическое углубление ее женских героинь дает необыкновенно сильное впечатление, в то же время искажая, деформируя, смещая, готически преувеличивая ее видимые бытовые черты. Вот главный эффект муратовского кино: в образах зримого, как бы реального мира выступают мифические фигуры. То есть собственно одна фигура – женщина. Это самое трудное в кино, вот такое мифическое или символическое углубление: кино, сказал французский теоретик Андре Базен, – это искусство интегрального реализма: всё представленное на экране как бы адекватный жизненный образ, и увидеть за ним бездны может только выдающийся художник. Кира Муратова именно такова.

Отсюда понятно, почему ее фильмы вызывали такое острое неприятие советской власти, хотя в них не было никакого политического антисоветского подтекста. Это было выхождение за пределы коммунистического в принципе позитивистского дискурса. Цензоры чувствовали этот ее мифический подтекст. Это не укладывалось в их поверхностное сознание, а значит, подлежало запрету.

Ну что казалось бы антисоветского в фильме "Долгие проводы"? Разведенная женщина не хочет отпускать сына в мореходное училище. Можно, конечно, дать трактовку этого сюжета в элементарной форме Эдипова комплекса, хотя речь идет о чувствах не сына, а матери. Но это неверное, поверхностное суждение. Главное – не сын, а мать, выступающая в этой функции вампиризма, не желающая отдать свой плод, а в пределе – взять его назад, в ту самую утробу – могилу. И кончается фильм словами сына: мама, я никогда тебя не покину. И то, что здесь сюжет не бытовой, подчеркивается, дается Муратовой в гротескном смещении образа матери, предстающей какой-то метафизической истеричкой. Эту смещенность своих образов Муратова достигает в частности одним приемом, у многих вызывающим недоумение: ее герои, точнее героини, все время повторяют свои реплики, мультиплицируют их, что создает впечатление искусственности, механического завода, но на самом деле являет их мифическую самотождественность, архетипичность.

Или возьмем фильм, который, по мнению Муратовой, настолько исказила цензура, что она сняла с титров свое имя, заменив его какой-то шутовской кличкой – Иван Сидоров. Это "Среди серых камней". Мне кажется, однако, что это замечательный фильм, донесший тематику Муратовой в поражающих своей силой зрительных образах. Мальчик-сирота тоскует об умершей матери и хочет вернуться к ней, но идет он в некие подземные глубины, где его встречают устрашающие фигуры Гомерова Аида или мифические праматери из гетевского "Фауста". В то же время это древние парки, отмеряющие время человеческой жизни, или Норны северных мифов. Мать одновременно смерть. Я однажды сказал о Муратовой, что тема ее фильмов – мать Земля, делающая аборт.

И Муратова объявляет женщине войну как раз потому, что боится ее. Это в высшей степени впечатляющая амбивалентность. Женщин в ее фильмах убивают – перерезают им горло и труп сжигают в котельной, или душат чулком, или спускают мать в море в коляске – травестия эйзенштейновских кадров из "Потемкина".

В фильме "Три истории" на стене родильного дома висит негатив сикстинской мадонны Рафаэля. А в фильме "Увлечения" врач-патологоанатом, произведя вскрытие умершей девушки-девственницы, бросает в ее внутренности окурок, велев так и зашивать. Причем зовут эту девушку Рита Готье. Это же Маргарита Готье, знаменитая дама с камелиями. У Муратовой что девственница, что проститутка одинаково отвратны. При этом ее любимая актриса – красавица Рената Литвинова. Это она рассказывает историю о девственнице с окурком и говорит, что главная трудность работы в морге – выносить ведро с органами, но скоро привыкаешь.

Жанр Муратовой – макабр, пляски смерти. Ее великое искусство говорит о последних основаниях бытия, о круговороте Вселенной. Это не социальное и не психологическое, а космическое искусство. Что и есть главный признак гениальности. Кира Муратова – гений.