Сегодня Путин рассказывает другую историю. Захватив в заложники державный нарратив, он, нагнетая низкую страсть реваншизма, утверждает, что Запад выиграл, а Россия проиграла холодную войну

Когда весь мир отмечал 25-ю годовщину падения Берлинской стены, не радовались этому лишь в Кремле. Надо сказать, что мир понять проще. Как разрушение Бастилии досрочно завершило XVIII век, так XX столетие нашло свой отнюдь не преждевременный конец под обломками Стены. В обоих случаях восторжествовала свобода, но нам повезло больше, потому что сросшаяся Европа обошлась без якобинских мерзостей. Конечно, Каинова печать коммунизма еще лежит на почти всей Восточной Европе. Чтобы окончательно ее стереть, как недавно подсчитали экономисты и социологи, понадобится три поколения.

И все же юбилей стал бесспорным праздником. Не только для тех, кто четверть века назад его подготовил, но и для всей планеты. Впервые с тех пор, как опустился "железный занавес", по обе его стороны люди смогли взглянуть на будущее без страха. Короткая, но ослепительная пора эйфории ознаменовала если не “конец истории”, то конец холодной войны.

Величие (не побоюсь пафоса) этого момента заключалось в том, что в этой войне, в отличие от всех остальных, не было проигравших – одни победители. Страны и народы приветствовали перемены, надеясь на мир и общую судьбу. И так было всюду – не только в Вашингтоне, но и в Москве, не только в Лондоне, но и в Варшаве, не только в Париже, но и в Праге, не только в Западном, но и в Восточном Берлине.

Обломок с постамента Дзержинского я с трепетом храню вместе с мемориальным куском Берлинской стены. Это символы общей победы над общим врагом. В Кремле, однако, так не считают. И зря

Я прожил достаточно долго, чтобы 25 лет мне казались не таким уж большим сроком. Мне не трудно вспомнить каждый день того марша, что освобождал одну страну за другой от коммунистического безумия, включая, конечно, его главную жертву – Россию. Куда труднее понять, как можно так быстро забыть о самом большом подвиге нашего поколения – победе над Советской властью. Ведь уж эту зловещую силу свалили не мифические иностранные агенты на коровьих копытах, не подкупленные печеньем НАТО диверсанты, не американские заговорщики, а народ – тот самый замордованный нищетой и цензурой, привыкший к бесправию и беззаконию советский народ. Другого народа – умного, сытого, просвещенного, продвинутого в демократии и приученного к закону – не было, но и этого хватило, чтобы раздавить путч, устроив первый и главный – московский – майдан.

Обломок с постамента поваленного тогда Дзержинского я с трепетом храню вместе с мемориальным куском Берлинской стены. Это символы общей победы над общим врагом. В Кремле, однако, так не считают. И зря. Потому что, если бы не перестройка, никого из его нынешних обитателей там бы не было. Начиная, естественно, с Путина. Ведь он унаследовал власть от первого русского президента. Того самого, которому стоя рукоплескал американский Конгресс, услышавший от Ельцина, что холодная война кончилась, ибо коммунизм свергнут.

Сегодня, однако, Путин рассказывает другую историю. Захватив в заложники державный нарратив, он, нагнетая низкую страсть реваншизма, утверждает, что Запад выиграл, а Россия проиграла холодную войну. И это значит, что всем соотечественникам нужно вырвать из своей недавней истории наиболее удавшуюся страницу, где рассказывается о победоносном восстании, скинувшем тоталитарную власть без помощи, как это было в Германии и Японии, оккупационных режимов.

Чтобы проверить, правда ли так коротка русская память, я прошлой зимой навестил Музей революции на Тверской. После путча 1991-го там стоял сожженный на баррикадах троллейбус. Сейчас его не было ни внутри, ни снаружи. Музей, брезгливо ответил на мой вопрос куратор, должен идти в ногу со временем, а не копаться в отжившей истории.