Поиск российских духовных скреп силами  экспедиционного корпуса президентских спичрайтеров все больше напоминает поиск рассыпанных под столом канцелярских скрепок. Не совсем понятно, кто их там рассыпал, и вообще много темных и пыльных уголков. Вот, например, нашли Севастополь, быстренько утащили к себе. Вроде бы то, что нужно, город русской славы, можно воскурить. 

Вот только большую часть своей истории Россия как-то без него обходилась, а взлет славы пришелся на одно из самых позорных военных поражений в истории империи. В то время как у других – то тебе форум, то акрополь. Видимо, глубже надо копать. А где копать – не в Киеве же? У себя неровен час то на финнов наткнешься, то на татар. И даже в милой сердцу Новороссии сразу Юзовка какая-та, а она вообще в честь иностранного империалиста названа.

Решили поискать в том же самом месте, и таки нашли Корсунь. Правда, не очень ясно, что это такое, хотя на вид и сакрально, и в каком грамматическом роде его склонять. Потому что хотя словари советуют в женском, автор «Слова» (единственный, кто четко понимал, о чем пишет), склоняет в мужском: «...велитъ послушати земли незнаемѣ, Влѣзе, и Поморию, и Посулию, и Сурожу, и Корсуню, и тебѣ, Тьмутороканьскый блъванъ».

Город ведь на самом деле назывался Херсонес, ничего русского в нем не было, его один раз взял князь Владимир, чтобы выторговать себе в Царьграде принцессу, но ему за это пришлось заплатить поголовным крещением подданных. Можно вспомнить, что Александр I в свое время взял Париж, французский город, который его жители называют «Пари», но оттого, что мы его переименовали, он сакральной скрепой не стал, даже если бы мы его в женский род перевели. Одним словом, опять нашли не совсем то, впору снаряжать экспедицию за тьмутороканским болваном.

За этой трагикомической суетой кроется реальная, хотя и беспомощная, идея, попытка внушить населению впавшей в астению империи, что оно является нацией. Нация, если кто не в курсе, это не просто исторически сложившаяся языковая и этническая общность – спросите хотя бы у сербов и хорватов. Это государственное образование, сумевшее внушить своим гражданам, независимо от их этнического происхождения, сознание общности истории и судьбы, отсюда и поиски скреп.

Кремлевским спичрайтерам можно только посочувствовать, потому что империя и нация – вещи очень разные, фактически взаимоисключающие, как иерархия и равенство. В частности, не очень понятно, каким образом можно заставить миллионы российских мусульман гордиться подвигами Ивана Грозного, Ермака Тимофеевича или генерала Ермолова. Классические примеры наций, вроде Франции и Великобритании, складывались стихийно, и процесс был довольно длительным: трудно в точности указать момент, когда бургундцы и провансальцы, еще вчера считавшие друг друга чужаками, жившие в отдельных государствах и говорившие на разных языках, ощутили себя французами. А вот попытки сколотить нацию приказом свыше, в считаные месяцы, обычно заканчивались печально – тут сразу на ум приходят Югославия, Ирак и некоторые бывшие африканские колонии. Особняком стоит Турция, но для этого нужна была фигура масштабов Кемаля Ататюрка, и у курдов по сей день есть в своей турецкости серьезные сомнения.

Нацией народ становится не когда ему об этом объявят, а когда он сам об этом знает. В этом теоретическом списке удач и неудач Соединенные Штаты стоят особняком. Им, конечно, было в каком-то смысле легче, потому что большинство населения первоначально разрозненных колоний так или иначе пользовалось единым языком, и хотя его никто не объявлял государственным, даже немцы, составлявшие значительную часть первоначальных мигрантов, овладели английским, а вслед за ними итальянцы и многие другие. Но если у других народов цементом, который спаял их воедино, была общая мифология и поначалу трудно отличимая от нее история, то для США стержнем нации стала Конституция, и даже в сегодняшней весьма поляризованной политической ситуации Основной закон остается последней инстанцией, к которой апеллируют приверженцы разных идеологий, нужды в других скрепах никто не чувствует.

Единственное, что обязуется защищать американский президент, принося присягу при вступлении в должность, – это Конституция. Конституцию, в числе прочих скреп, упоминает и российский президент, но в его случае это всего лишь риторическая фигура речи.

Нет никакого сомнения в том, что в национальной мифологии ведущее место занимают войны, хотя ничего хорошего в этом тоже нет. Гражданская война в США была в этом смысле переломным пунктом, а до этого французская революция с ее собственными войнами, которые, перейдя от обороны к наполеоновским завоеваниям, в свою очередь стимулировали национальное самосознание в доселе разрозненных европейских народах – отсюда Гарибальди и Кавур в Италии, а также войны объединившейся Германии с Австрией и Францией. Именно по этой причине российские вожди инстинктивно, хотя и неуклюже, пытаются гальванизировать культ «Великой Отечественной», когда жители советской империи хотя бы на несколько лет ощутили себя единством.

Конечно, худший способ реставрации этого единства – монополизировать победу в пользу русских, как это сплошь и рядом сегодня делают. В этой войне украинцы и русские, татары и евреи сражались бок о бок и за одно и то же. Бессмысленно склеивать в нацию полиэтническое общество, когда даже таксопарки в Москве выставляют напоказ славянское происхождение своих водителей. В Нью-Йорке, население которого в последние годы заметно выросло, а цены на жилье зашкаливают, я никогда не слышал слова «понаехали». Это откуда же они понаехали – не из Корсуня часом?

Никакие искусственные судороги националистического триумфализма не в состоянии замаскировать проступающий сквозь них язык виктимности, изображение жертвы, никакого неминуемого сплочения это не предрекает. Еще не Югославия, не Ирак и не Афганистан, но дорожные указатели кто-то явно и злонамеренно повернул в обратную сторону.