Гневные слова, сказанные актером и писателем Стивеном Фраем про бога, нашли горячий отклик в сердцах многих моих приятелей. Действительно, каким же чудовищем надо быть, чтобы создать такой ужасный, ужасный, ужасный мир? Все эти войны и эпидемии, все эти вирусы и бактерии, все эти насекомые, единственная жизненная стратегия которых заключается в том, чтобы выгрызать детям глаза! Каким чудовищем, каким садистом и параноиком надо быть, чтобы создать все это?

Да, но…

Подобных богоборческих идей немало было высказано в истории человечества разнообразными ересиархами. Что мир создан дьяволом, пока бог отвлекся. Что мир создан злонамеренным богом. Что мир создан неумелым богом-ребенком. Заметим, все это — богоборческие идеи, но вовсе не атеистические. И Стивен Фрай (во всяком случае, в этой своей реплике) выступает именно как верующий, не понимающий и не приемлющий путей господних.

Таких несогласных с богом верующих — полна Библия. С тем же успехом и тем же смыслом Стивен Фрай вместо своего выступления о мошках, выгрызающих глаз, мог бы процитировать несколько псалмов Давида, а из Нового Завета — уж как минимум «Моление о чаше». Господи, почему? Почему так бессмысленно жестоко?

Протест против бессмысленной жестокости бога в устах царя Давида звучит естественно. Давид — царь, политический деятель, управленец. Ему естественно искать равновесия, мира, гармонии и, следовательно, бессмысленной жестокости избегать.

Но в устах Стивена Фрая протест против бессмысленной жестокости звучит странно. Фрай — писатель. А писатели — это такие люди, которым только дай вывести мир из равновесия и закрутить в узлы трагического конфликта — чтобы двигался, корчился, кровоточил, рождая смыслы.

Шекспир создает «Ромео и Джульетту» точно так же, как бог создает мир. По Стивену Фраю, так следовало бы Шекспиру пожалеть своих несовершеннолетних героев, сделать семьи Монтекки и Капулетти дружественными, чтобы Ромео и Джульетта обвенчались мирно, нарожали кучу детишек и старели вместе, все больше надоедая друг другу.

А Толстому ни в коем случае не следовало бы убивать князя Андрея и Платона Каратаева, потому что это бессмысленная жестокость.

А Достоевскому не надо было бы убивать в «Преступлении и наказании» Лизавету и уж точно не надо было убивать невинного нерожденного Лизаветиного ребенка — это зачем? Это чем лучше мошек, проедающих глаза?

Шекспир, однако, про счастье Ромео и Джульетты не думает, а думает лишь про драматическую напряженность. Убивает их как миленьких и высекает из их смерти самую великую в истории мировой литературы любовь.

А Толстой убивает князя Андрея и Платона Каратаева. И высекает из их смертей смирение и мудрость.

И Достоевский убивает не только Лизаветиного ребенка, но и еще убивает детей в каждом романе. Потому что герои не должны быть счастливы и благополучны. Герои должны действовать.

Значит ли это, что демиурги Шекспир, Толстой и Достоевский не любят своих героев? Значит ли это, что жестокость демиургов бессмысленна? Нет, разумеется.

Ясно же, что Толстой любит Платона Каратаева, хоть и бестрепетно расправляется с ним недрогнувшим пером. Просто смысл жестокости располагается по ту сторону мироздания. И Ромео не знает, зачем умрет. И князь Андрей не знает. И Лизаветин ребенок не знает тем более.

Смысл бессмысленной смерти Ромео и Джульетты проясняется только тогда, когда падает занавес, когда рукоплещет и рыдает зал, о наличии которого при жизни веронские любовники не подозревали, когда мертвые Ромео и Джульетта встают, улыбаясь, и идут на поклоны.

Вы скажете, что Ромео и Джульетта выдуманные, а мы настоящие? Это смелая мысль. Ромео Монтекки тоже ведь ни разу за всю пьесу не сомневался в том, что он настоящий человек, а не плод драматургической фантазии своего демиурга.

Ромео относился к себе всерьез. И потому не мог оценить величие замысла.