Главный успех отечественной госпропаганды последних лет – это не мифы о «России, вставшей с колен», «фашистском перевороте в Киеве» или «ополченцах, спасающих русский язык», но легенда о существовании политически значимого «84%-ного большинства», якобы поддерживающего действующую власть, агрессию против Украины, запретительные законы, конфронтацию с Западом и т. д. В отличие от других мифов, в этот поверила не только традиционно доверчивая телеаудитория, но и многие критически настроенные и умеющие отделять зерна от плевел граждане. А поверив, опустили руки: как противостоять такой массе народа? Есть ли смысл бороться за перемены, если нашим согражданам настолько нравится статус-кво? Абсолютное большинство деморализует абсолютно. Неудивительно, что настроения среди проевропейски настроенных граждан России в последнее время крайне пессимистичны и депрессивны.

Однако реальных оснований для депрессии нет. Никакого «84%-ного большинства» как политического субъекта в России не существует. Единственное, в чем это большинство проявляется, – в ответах на вопросы соцслужб. На выборах 2014 г. ни в одном из регионов мы не видели толп, радостно ломившихся на участки, чтобы выразить поддержку действующей власти. С начала «русской весны» на улицах наших городов не состоялось ни одного многолюдного добровольного митинга, шествия, демонстрации в поддержку Путина или «Новороссии». Все мероприятия подобного рода собирали мизерное число участников или организовывались с помощью административного ресурса и денежных вознаграждений. При этом проходившие в Москве «марши мира» оказывались гораздо более многолюдными и не наталкивались ни на какую агрессию со стороны жителей города. А маленькие группки людей, пытавшиеся их сорвать, выглядели довольно комично как раз из-за своей маргинальности.

Это не значит, что социологи нас обманывают. Просто политика и общественная жизнь по-настоящему интересуют лишь очень небольшую долю граждан.

Даже в самые судьбоносные моменты истории. Так, во время Великой Отечественной войны лишь 1–2% жителей оккупированных территорий шли в партизаны, еще менее 1% позже подверглись репрессиям за коллаборационизм, а остальные просто пытались выжить, будучи готовыми к любому исходу военных действий. Примерно та же ситуация сейчас в Донбассе. В 1917 г. судьба 300-летней монархии была решена усилиями мизерного процента жителей Петрограда. То же и в 1991-м, когда ГКЧП спасовал перед примерно 0,05% граждан СССР, вышедших к Белому дому. Это свидетельствует не о беспринципности подавляющего большинства людей, но лишь о том, что политика и вопросы госустройства для них не вопросы первоочередной важности: «как будет, так будет».

Конечно, распределение симпатий среди всех граждан играет важную роль, если будущее страны определяется через победу тех или иных сил на конкурентных выборах. Но в нашем случае речь об этом давно не идет: конкурентные выборы – не реальность, а одно из главных требований «активного меньшинства». Соответственно, единственные цифры, которые сейчас имеют значение, – это число тех, кто готов, как минимум, тратить свое время, средства и силы, чтобы повлиять на будущее страны. А как максимум – рисковать свободой и даже жизнью.

Здесь начинается по-настоящему важная социология. Число активных сторонников демократических реформ и европейских ценностей, готовых выйти на улицу, остается более или менее неизменным с 2011 г. и составляет примерно 100 000 человек в Москве плюс еще по несколько тысяч в других крупных городах (в Санкт-Петербурге – около 10 000, в остальных миллионниках – меньше).

«Национал-патриотический» актив – те, кто выходит на митинги «за Новороссию», собирает деньги и вещи для «ополчения» или, наконец, непосредственно отправляется воевать в Донбасс, – поддается подсчету чуть труднее. На глаз его можно оценить в несколько десятков тысяч граждан (около 10 000 непосредственных участников боевых действий плюс организаторы палаток «Помощь Донбассу», часть активистов движений НОД, SERB и т. п.).

Третий кластер – другие сплоченные социальные группы, пока не принимающие активного участия в общественно-политической жизни, но потенциально способные сыграть в ней важную роль (например, футбольные ультрас).

Четвертый – сторонники сохранения статус-кво по долгу службы: разнообразные чиновники, муниципальные служащие, руководители бюджетных организаций и т. д. Как правило, представители этой группы не сильно отличаются от пассивного большинства и спокойно переходят на службу к любой новой власти. Однако наиболее замазанные из них, вероятно, готовы к активным действиям в поддержку действующего режима. Впрочем, вряд ли их число достаточно велико для того, чтобы они могли сыграть какую-то роль.

Пятый – силовики. В первую очередь, 40 000 бойцов ОМОНа (это число с 2012 г. выросло в 2 раза: власть понимает важность «социологии активного меньшинства» и не тешит себя результатами общенародных опросов). Плюс 182 000 служащих внутренних войск, засекреченное число сотрудников ФСБ, стоящие немного особняком «кадыровцы» (около 4000 человек) и т. д.

Наконец, шестой – армия, которая традиционно в России не вмешивается в политику, но когда-то может эту традицию нарушить.

При сохранении нынешнего вектора путь, по которому пойдет Россия, будет определяться исключительно этими группами. То есть численностью двух первых групп (она может быстро меняться – так, в 2011 г. число постоянных участников демократических протестов одномоментно выросло более чем в 10 раз). Пределами лояльности пятой и шестой групп. Позицией третьей группы.

При этом процент пассивной поддержки власти может быть любым. Все равно в недемократической системе он ни на что не влияет. В условиях тотального доминирования на ТВ единой информационной линии цифры соцопросов – это не более чем результаты ЕГЭ на тему «хорошо ли вы помните содержание телепередач».