В эпоху перестройки и гласности, где-то в 90-м, нас, киевских 14-летних школьников, уже получивших право не вступать в комсомол, повезли на экскурсию в Октябрьский дворец. Я знала Дворец неплохо - моя подружка занималась балетом и мы с закрытыми глазами могли передвигаться по лестничным пролетам и закулисным буфетам, все время натыкаясь на 37-килограммовых балерин, выкуривающих по пачке Примы в день. Но в 14-ть я узнала, что этот дворец вовсе и не дворец, а застенки НКВД.

Здесь, в подвалах бывшего Института благородных девиц, где в советское время отплясывали будущие балерины, каких-то 50-т лет назад расстреливали людей. Много людей. Каждую ночь. За то, что "дворяне", "киевляне", "интеллигенты", "троцкисты", "слишком богаты" и просто по доносам. Ежедневно под утро грузовики с убитыми, задернутые брезентом, выезжали в сторону Броваров. Там, в 7 километрах от Киева, много братских могил.

Мы - тогда шумные и беззаботные подростки в салатово-малиновых одеждах - стояли в Быковне молча. Кто-то из моих одноклассников плакал. Экскурсовод говорила тихо, все еще взвешивая каждое слово. Была весна. Сосны слегка поскрипывали, покачивая своими макушками. Над ними голубое-голубое небо.

Все дышало жизнью. И мы - живые - стояли, прижимаясь друг к другу, боясь сделать шаг в сторону, потому что мертвых - убитых и замученных - закапывали здесь везде. И ты стоял и шел по чьим-то еще не найденным могилам.

Было страшно. И стыдно. Невыносимо стыдно за гордость, пережитую в 8-летнем возрасте, когда в музее Ленина тебе повязали пионерский галстук, сделав слепым и неведающим сообщником преступлений против человечества.