Нынешние русские любят приоткрыть пещеру и выползти из нее в мир, дабы напугать цивилизацию своим убогим, но неизменно - воинственным видом.

Их можно узнать на пляжах, набережных и улицах забугорных куличек по скептическо-снисходительным ухмылочкам на самодовольных рожах. Их тела, облаченные в неизменный люрекс, не ходят, а именно - хиляют по местным «Бродвеям». Мужики - отцы семейств - шествуют чуть впереди, держа руки в карманах или за спиной: сказывается приблатненно-зоновское происхождение; раскормленные свиноматки-целлюлитницы идут следом, волоча за собой младую поросль своих отпрысков, сопровождая процессию громкими криками: «Егор, куда пошел? Ко мне, я сказала!..» В магазинах слышны их вопли: «Положи на место! Нет, это слишком дорого!..» На пляже: «Немедленно выйди из воды!.. Ты что - оглох?..»

Они едут сюда не за свободой - она им нафиг не нужна. И не за культурой. Они едут попугать и похорохориться, чтобы потом, вернувшись в родную дырку-вонючку, повспоминать в шумной компании вояж на «прогнивший Запад». Здесь, на отдыхе, они, как и положено простейшим, сбиваются в плотные колонии по пятнадцать-двадцать особей, и пьют все, что горит. Их почки способны переработать все виски с содовой, прогнать через себя все ликеры и коньяки, после чего распаренный от жары мозг расслабляется и выдает смелые оценочные суждения: «Нет, в этом году на Крите совсем не так. Эти греки увязли в кризисе по самые уши...»

Между тем, население Греции пашет с утра до ночи не покладая рук, чтобы обеспечить отдыхающих комфортом. Они буквально облизывают каждого посетителя кафе, таверны или ресторана с утра и до поздней ночи - до последнего посетителя. Здесь сухая земля, и возделывать ее - тяжкий труд. Но греки знают, что если упорно и долго трудиться - то здесь все будет расти, цвести и благоухать. Греция - не бензоколонка, это - страна трудяг, которые не прочь и объявить сиесту, но после нее - вновь встают и пашут, пашут, пашут...

В соседнем с нами номере - типичная семья русских из Екатеринбурга. Отец семейства - пьяный пузанчик Игорь Гусаров - предлагает нам «по-русски выпить, чтобы подружиться, как соотечественники». Мы с Машей отказываемся. Он машет рукой от досады, и неверным движением разбивает стакан о мраморный пол балкона. Потом появляется его жена Аня. Муж приказывает ей убрать осколки. Та недовольна:
- Кто это сделал?
- Это не я. Тут дети бегали. И Фомкин заходил, - пьяно оправдывается Гусаров. То есть, он еще и инфантильный трус. Вспоминается хрестоматийный Шариков: «Я не один в доме живу. Может, Зинка?..»

Их десятилетний сынок - копия отца в миниатюре. Когда папаша потерял ключ от номера, родители не придумали ничего лучшего, как отправлять сынулю лазить в ванную через форточку, после чего проникать в номер и открывать им дверь изнутри. Мы с Машей зовем его «мальчик-форточник». Иногда Гусаров-младший огребает от папы. Тогда из номера доносятся его крики: «Папа, не надо! Папа, не надо, блять!..» И звонкие шлепки...

Отказавшись от общения с малопривлекательной семейкой, мы отвечаем на их приветствия сдержанно. Я предпочитаю по-французски: «бон жур» или «бон суар». Зрелый Гусаров шваркает дверью балкона, после чего мы слышим визг отпрыска:
- Вот, папа! Именно это он мне и сказал!..
Наверное, форточник решил, что я послал его на три буквы...

Друг Гусарова (наверное, это был Фомкин) вываливается на балкон и сообщает мне:
- Мы тут немного покричим, минут пять. Хорошо?
- Нет, отвечаю. - Плохо. Это очень плохо.
Фомкин приблатненно оскаливается:
- Вы еще нас плохими не видели...
Эта фраза звучит как лейтмотив современной России. В ней выражено всё: обида, угроза и презрение.

Русские любят покупать туры, где «все включено». Тогда можно пить бесплатно местные напитки, включая пиво и вино, и пожирать без ограничения еду в здешнем ресторане. Идея халявы поднимается до небес, затмевая собой все остальное.

К ужину возле отеля - тараканье оживление. Русские выползают из номеров и стаями подползают к ресторану, чтобы выстроиться в очередь за пищей. Дух советской столовой витает над их бритыми и взлохмаченными головами, опьяняя рассудок предвкушением абсолютного насыщения. Съев все, что только возможно, они расходятся группами по номерам, чтобы продолжить веселье в шумных компаниях - под приобретенный заранее алкоголь, после чего ближе к полуночи - устроить громкий фейерверк.

На обратном пути в самолете молодая мамаша, глядя в окно иллюминатора, объясняет трехгодовалому, но уже распущенному сынишке:
- А вот мы уже летим над Россией. Ты видишь эту травушку-муравушку, эти реки и поля? Видишь?.. Ни в одной стране мира больше нет такого. И это все - наше, родное. Не то, что эти европейские огороды...
Она не сказала о том, что летит на западном «Боинге», а не на «Тушке», собранной на родине; не ужаснулась масштабам запустения и развала страны, и даже не предпочла промолчать, сравнивая качества жизни «там» и «у нас». Она летела и гордилась. Возвращалась в родную пещеру, чтобы потом снова похохотать хором с Искандерами и присоединиться к угрозам, исходящим от кремлевского параноика, за которого - несомненно - проголосует еще раз. А потом еще. Просто потому, что он дает ей повод для гордости, густо замешанной на бытовом хамстве.

А мы возвращались вместе с ней. Но нас не покидало ощущение, что летим мы в противоположную сторону...