Вчера проезжал мимо ландшафта детства - все эти школы, улицы, вы понимаете, это почти как мимо улиц, где первый раз целовался, но менее больно, - школа стала уродливым чудовищем, штукатурка вся осыпалась, железобетонный каркас, но дети все пребывают и пребывают - скоро они уже высвободятся, и будут с мамами, будут с папами (ну не все, большая часть пап уходит от мам и вообще) и бабушками праздновать зиму. Две недели дома и увольте-не-надо протаптывать снег в поисках знания.

Этот ландшафт детства стал еще уродливее, чем был тогда. Например, дороги такие же (не обновляли, никакой косметологии), но старше на пятнадцать лет. И большой холм, где я впервые в жизни видел (человеческий) труп. Это такой холм, как холм фей, с широкими артериями выпуклых труб, какие-то отопительные процессы заточены в кирпичный домик справа от холма. Вот здесь я впервые видел труп, да все мы видели, когда после школы отправлялись к холму - курить, отхаркивать это ваше знание. Мы все перелезали через забор, это такое место, где забивают стрелку, такое место, куда мальчик первый раз ведет девочку, это такое место силы каждого школьника, где может произойти все, что угодно. Пока не уповали в труповозку, каждый день ходили смотреть, а упоковали нескоро, дети умеют хранить своё в безопасности. Тело валялось возле этого кирпичного дома, на спине глубокие увечья, карманы вывернуты наружу. Мы с пацанами на кортанах, смотрим на труп, помню, что веко у мужика разорвано в лохмотья - невозможно оторваться, на такое смотришь долго-долго и внутри что-то рождается новое и пытается вылиться наружу - кровь заполнила глаз, медленное соскальзывание, а до этого я видел только как кошачья жизнь становится нежизнью.

И вот это самое важное, что я могу вспомнить о детстве, это отражает всю атмосферу того глобального темного п***ца, в котором мы пытались нащупать себя самое. В темноте, под одеялом, как-то украдкой угадать собственные формы.

А еще вот как папа маме на день взросления - билеты на самый трендовый слет сезона. На "Норд-Ост", тот самый, сидим за нашим дубовым столом, он дарит билеты. И все мы должны были взять и пойти туда, а мне так не хочется, так лень куда-то ехать, я ведь чувствую, что заставят вязать галстук, и вообще надо будет превзойти себя, быть таким замечательным, чтобы папа не расстроился, чтобы - как бы - деньги его за "Норд-Ост" окупились. Если я буду в галстуке, то вот это нормально, это папины социальные капиталы, а мне не до этого, я как раз недели три назад увидел мертвого, с коричневой некрозной коркой на подбородке. Иногда мне снится, как в комнате обои отслаиваются, и там, за ними, мертвецы - спрессованные, уложенные, утрамбованные, я вот тогда уже и понял, что мы живем и нам пытаются навязать галстуки [и это как бы для маскировки], а в это время наши комнаты, стены, школьные помещения - все они сделаны мертвыми, из мертвых, для мертвых. Папа говорит, что вот не надо вот этого, пойдем в театр, все будет замечательно, забудешь своего мертвеца и все будет хорошо. Станешь врачом - и не такое увидишь. Увидишь и шанкр, увидишь, как шизофреник до кости расчесывает кожу, увидишь химические ожоги, увидишь, как греческий огонь - горит в глазах сумасшедших. Так что не вы***йся и иди в театр!

Потом мама сказала - уже за день до, а потом только и слушали новости: кого, сколько и как, и разговоры только - как думаешь, кто отдал распоряжение травить газом? Папа говорил, что Господин Гексоген, конечно это все он, но я этого не понимал... - ну то есть мама сказала, что не пойдет. Не хочет и все. Другие планы. Это как «да, я хотела эти туфли, а теперь уже нет». И не пошли. Впервые ее настроения принесли в мою жизнь хоть что-то хорошее [или плохое, если мертвым быть лучше] - а уже потом, когда мне перестали видеться мертвые в стенах, мертвые повсюду, мне стал сниться сам Господин Гексоген - как бы человек, как бы нет, ядовитый газ выходит из глазниц, газ заполняет мои сны, начинается удушение, а потом время просыпаться в школу. Теперь и в школу просыпаться не надо, а кто отдал приказ убить газом - все еще неизвестно.