Сначала она думала, что ему нельзя звонить. Потом она думала, что у него разрядился телефон и негде зарядить. Потом предположила, что телефон он мог потерять.

А когда все разумные сроки прошли, она поняла, что его надо искать.

Сначала искала, набирая всевозможные номера телефонов. Ей в трубку диктовали новые, и она звонила по новым. Никто и ничего не знал.

Был человек - и нет человека. Испарился. Улетучился. Исчез.

И тогда она поняла, что он погиб. А ей пока не хотят говорить. Или боятся сказать.

Странные люди, подумала, вроде оттягивать пытку - очень милосердный акт.

Потом искала, уехав туда, где он находился последнее время. Среди погибших его не было. Среди выживших - тоже. Через несколько дней, как припечатали - пропал без вести.

Как без вести? Да он за хлебом не выходил, не предупредив её! Как без вести?! Это вам что, иголка, травинка, ниточка? Человек не может вот так, посреди жизни, пропасть!

Понимаете, НЕ-МО-ЖЕТ! Где его вещи? Где чётки, которые он никогда не выпускал из рук? Где её фотография? Маленькая такая, заламинированная, он её носил в бумажнике!

Вот вещи, вот чётки, вот маленькая заламинированная фотография. И вот бумажник...

А куда он ушёл без всего этого? Зачем он всё оставил?..

На неё не смотрели, отводили глаза, пытались вырваться из цепких рук. Только одна девушка подошла и крепко обняла. И она притихла, обхваченная чужими тонкими руками...

Их не вернулось 12. Тел никто не видел. И этот факт оставлял надежду. И открывал дверцу в её персональную преисподнюю. Куда она именно с этой минуты отправится быстро и не оглядываясь.

О том бое она знала уже всё. До мельчайших подробностей. И могла с закрытыми глазами нарисовать карту, расставив там и технику, и бойцов, и важные объекты. И она точно знала, он не мог погибнуть, не мог пропасть без вести, не мог исчезнуть бесследно.

Боялась думать, но слово «плен» всё-таки её настигло и достаточно скоро. Господи, какой плен? Слово из какого-то школьного лексикона, из художественной литературы, из детских игр, из фильмов про войну. Ну какой плен? Ему нельзя туда. Ему точно туда нельзя! Он вспыльчивый и резкий. Он не умеет проигрывать и не умеет терпеть. Он не умеет молчать и не умеет подчиняться.

Воображение рисовало почему-то сломанные пальцы и загнанные иголки под ногти.

Но живой, живой, живой!.. А дальше что делать?

Переговорщики, военные, знакомые, незнакомые - она тормошила всех, опять звонила по всем телефонам, ходила на приёмы к важным начальникам. Безрезультатно.

Одной ей понятным способом, однажды дозвонилась туда, где должна была сказать слово-пароль. После мата и её просьб, вдруг услышала голос. Не его, хоть и похож вроде. Как ты, растеряно спросила, и он ответил, что нормально. Это не ты, это не ты, вдруг разрыдалась в трубку. И попросила назвать её ласковым прозвищем, только им одним известным. Он сказал. Она прекратила плакать.

Я тебя вытащу, сказала тихим шёпотом.

Через год она его обнимала. На каком-то блок-посте, среди сигаретного дыма и темноты.

Дома не было ни ночных кошмаров, ни метаний по смятым простыням, ни тревожных снов. Ничего этого не было. Потому что сна не было.

Он лежал с открытыми глазами и смотрел в потолок. Ждал рассвет. Днём отключался в кресле минут на двадцать.

Жарил картошку на сковородке. Читал книжку. Они даже пытались делать вид, что у них всё по-прежнему. Она подходила к нему, садилась рядом, молча гладила руку. Пытались разговаривать. Темы были какими-то блеклыми, неважными, второстепенными.

Заплатить за электричество и квартиру? А что, уже 1-е число? Купить картошку? У нас еще штук пять, пока хватит. Ты будешь чай или кофе? Без разницы. Наверное, надо убрать в шкафах. Наверное, надо убрать. А давай сходим в кино. Не сейчас, завтра.

Он возвращался к ней медленно. Останавливаясь прямо посреди улицы, выцепив глазами только ему понятную деталь или фрагмент.

И застывал на секунды, которых ей хватало, чтобы взять его за руку и легонько потянуть за собой.

Уже прошли реабилитацию и больницу. Стало полегче. Уже можно было смеяться и шутить. И даже поехать на море дней на 10. И можно было спокойно подходить к нему сзади, обхватывать руками и легонько дуть в шею. Он мотал головой, ему было щекотно и весело.

Всё стало налаживаться. Она, просыпаясь ночью, залезала к нему под руку и, переплетая свои ноги с его, прижималась всем телом, радуясь, что вот он, здесь, живой и родной. Можно поцеловать и взъерошить волосы. Можно просто слушать, как он дышит. Можно разбудить его среди ночи и сказать, что соскучилась.

На море съездили. И он засобирался. Тесты и медкомиссию прошёл ещё раньше, как оказалось. Она замерла и чувствовала, как внутри всё холодеет, становится каменным и неживым. Но что она ему скажет? Не отпустит?

Она знала, что с войны не возвращаются. Лишь приезжают на время.