В ленте украинский френд, ветеран АТО, пишет, как он с ростовским другом ездил в прошлой жизни в Шаро-Аргун фотографировать чеченские горные пейзажи.

Под Шаро-Аргуном у нас был самый тяжелый бой. Трое суток. Около двадцати погибших. Значит, порядка шестидесяти раненных. Абдурахмановне, медсестре нашей, осколком оторвало каблук на ботиночке. Барабану оторвало кончик носа. Политруку прострелило задницу. Там метров двести всего было. Через кладбище. Страшно было ночами стоять на фишке - голову надо было высовывать над обрывом.

Такое я видел только в пошлом героическом кино про великую отечественную - когда из-за обрыва поднимаешь руку, а вдоль земли идет горизонтальный металлический дождь. Плотность огня была запредельная. Нас спасал только этот обрыв над серпантином. И еще уклон горы.

Погиб Игорь.

Земеля. Земляк.

Подобрался к КПВТ на бросок гранаты, замахнулся, но не успел. Несколько снарядов из КПВТ попали в грудь. А потом еще граната под ним взорвалась. Олег Борисов из взвода связи вытащил его, привязав солдатским ремнем к ноге и волоча вниз по склону. До сих пор жалею, что это был не я.

Пашка-Вазелин противника заметил первым. Поднял руку и успел сказать: "А вон они, чехи-то". Снайпер попал ему ему прямо в лоб. Это был первый выстрел в том бою.

Вазелин пошел связистом вместо меня. Должен был идти я. Но не пошел.

Я так и не помню его лица.

Разведчика этого, Дэна, с которым мы были не в ладах, несколько раз перекинуло через голову от разрыва гранаты от РПГ. Весь в осколках.

Я тогда не спал несколько суток. Заснул на бэтэре. Ухо примерзло к броне. А потом мы сели у костерка на серпантине погреться.

Потому что невозможно уже было. Эти мудовые рыдания - самое тяжелое на войне. Отделение, чей это был костерок, были злые. Но мы уже не обращали внимания. Тянулись к одню и теснили их на расставленных вокруг снарядных ящиках. А потом нас - взвод АГС - перекинули на соседнюю сопку. Метров семьсот. И в этот костерок попала мина. Точняком в середину. Крики я помню до сих пор. В горах по зиме ночью - слышно как рядом. И вот стоишь и с соседней вершины смотришь, как туда, где только что сидел, попадает мина. И слушаешь эти крики...

Я помню, как откатывалась вниз пехота. Как Костя-взводный кричал "я своего правого фланга не вижу!" Как ротный говорил "я ночи боюсь больше, чем чехов". Как минометчики вынимали вышибные заряды и стреляли на пятьдесят метров вперед, что запрещено всеми уставами. Как четыре мины от залпа взлетали в небо, зависали там на секунду, а потом, развернувшись, темными глазкАми вниз падали прямо на тебя. Прямо тебе в макушку.

И как изменившийся ветер клал наши же гранаты от АГС между нашими же станинами. Отстрелял улитку вертикально вверх на полтора километра, и стоишь ждешь, куда подует ветер. Если от нас - то упадет на противника. Если на нас - то беги в укрытие. 
Как чехи украли тело Очкастого Взводного и потом его нашли в занятой траншее с вырезанным на груди "Аллах Акбар". И как у него было штатное расписание взвода со всеми адресами и фамилиям. И как я вырывал из своего солдатского блокнота свои адреса и фамилии и сжигал их. Весь батальон жег.

Помню лошадь. Почему-то это особенно запало в голову. К смертям людей привыкаешь, но смерти животных все-равно каждый раз кажутся жуткой несправедливостью. Их-то за что? Лошадь убили. В несколько стволов. Мы. Подумали, что она заминирована. С той стороны бежала, ошалев от стрельбы и взрывов. Повела только копытом, и все. Хотели сожрать потом с голодухи, но убили её в простреливаемой низине - не доползти.

Тогда я впервые видел, как подбили вертолет. Из РПГ. В бок. Но не упал - просел от удара, задымил, но все же ушел. Больше поддержки авиации мы не видели. Лезли в лоб пехотой. Командовал полком тогда полковник Дворников. Тот самый Дворников, который стал теперь - пару месяцев назад - командующим войсками в Сирии.

Нет, справедливая война была тогда - для них. Это понятно. Они были правы. Они дрались за свободу. А мы были - захватчиками. Имперцами. Оккупантами. Теперь это уже настолько очевидно, что бессмысленно уже и обсуждать. Но, как ни странно, многие это понимали уже тогда. И за что дрались мы - хер его знает. Уже тогда. И, казалось, такого больше уже не будет. Многие начали прозревать.

Но потом стране опять переклинило башку.

Этот бой должен был стать самым главным в моей жизни. Эта война должна была стать последней в моей жизни. Не крайней. Именно последней. Эта война должна была стать последней в жизни моей страны. Это говно должно было прекратиться еще тогда. Потому что страна должна была понять - все, хорош. Так больше нельзя. Нельзя, блин, убивать людей. 
Ни фига. Опять на те же грабли. Опять в то же дерьмо.

А ты опять стоишь на соседней сопке, опять смотришь на все это дело и вновь охреневаешь от происходящего.
Я пытался остановить это.

Но их больше. Их много. Их миллионы. И они по-прежнему хотят воевать. На чужой земле. Да, хотят.
И вот ветеран войны новой рассказывает про реперные точки твоей войны старой.

И все говно продолжается вновь. Все то же самое старое говно. Все в той же самой новой войне.
Чертово дежа-вю. Утеря реальности. Шаро-Аргун и Украина. Этого не должно было быть.

Это даже не "Кафка, ты нажрался, остановись".

Это уже - Эдгар По, заканчивай с тяжелыми наркотиками.

Босх, иди ты к черту, Босх.