Ясно же, что 86% одобрения Путина – это 86% никакого не Путина и даже не Крыма, а России, какая она примерно сегодня есть. Стоит только большинству граждан искренне увериться, что со сменой Путина все перечисленное – от Владивостока до 9 Мая – останется стоять и не шелохнется, ему станет все равно, Путин это будет или нет

В момент кризиса и катастрофы Владимира Путина может победить буквально кто угодно, даже та оппозиция, которая казалась беспомощной и декоративной. Такая годами для порядка сидевшая в парламенте оппозиция стала властью в Индонезии, когда местная валюта упала на 438%, закрылись банки, а на улицы вышли погромщики.

Ленинское заявление в Думе про партию, которая может взять власть, летом 1917 года было встречено снисходительным смехом. Выяснилось, однако, что люди, уставшие от войны, поражений и продовольственных трудностей, готовы довериться и покориться маргинальным политикам с самого края после того, как им кажется, что они исчерпали середину.

Но это чрезвычайные условия, а кто может победить Владимира Путина в нормальных, некатастрофических, как сейчас?

Особенность России в том, что она знала в основном кризисную передачу власти, а ее всегда сопровождает всестороннее отрицание предыдущей. Опыта конкурентной передачи власти без делегитимации предшественников здесь практически нет. Из-за этого претенденты на власть, которые не отрицают легитимности действующих властей, воспринимаются как оппозиция понарошку.

По-серьезному властям предлагается конкурировать только с теми, кто отрицает их наследие, а этого они естественным образом избегают. В российском случае попытки думать о транзите власти отягощены тем, что в глазах большой части населения власть и государственность слиты в одно и плохо отличимы друг от друга.

Отрицание предшественников

Радикальное отталкивание от предыдущего правления не только распространенный способ легитимации действующей власти, но и давняя российская традиция, взятая из XIX и продержавшаяся весь XX век. Практически каждая российская власть в конечном итоге является чем-то вроде оппозиции к предыдущей. Считается, что в России никогда не побеждает оппозиция, но в каком-то важном смысле она побеждает здесь всегда. Любая претензия на власть здесь быстро, чаще всего заранее оформляется как отрицание предшествующей. И в этом одна из проблем строительства в России политических институтов.

Читайте также: Очередной срок Путина начинается тревожно

В устойчивых режимах (демократических или авторитарных, например, монархиях) у действующего главы государства/правительства и его предшественника есть то, что можно назвать общей, совместной, солидарной легитимностью: разные программы, которые они проводят, базируются на общей институциональной платформе – на признании существующей государственности и взаимном признании законного права ею управлять.

В режимах во время неустойчивого транзита или в странах с плохо развитыми институтами легитимность действующей власти, напротив, сплошь и рядом обосновывается отрицанием предшественника и созданного им варианта государственности. Это отрицание само по себе становится институтом – как на Украине. Она, впрочем, не одна: в Болгарии, Молдавии, Грузии, Киргизии, Аргентине, Перу смену власти даже в результате выборов склонны подавать как смену режима, с размахом отрицая предыдущий.

Формула власти в режимах с развитыми институтами и солидарной легитимностью: мы правим, потому что наши права на власть не хуже, чем у предшественника. В режимах с рассеченной, прерванной легитимностью: мы правим, потому что права предшественника на власть хуже, чем у нас. В первых: мы делим с предшественником одну и ту же государственность; во вторых: мы отрицаем государственность предшественника и создаем свою.

Путин, начав транзит с солидарной легитимации, довольно быстро перешел к ее прерыванию, отрицая режим и наследие предшественника – Бориса Ельцина и его девяностые. Но и все оппоненты Путина – националисты или демократы – обосновывают свои претензии на власть, убеждая избирателей, что способны создать свою собственную легитимность, не одалживаясь у предшественника. То есть готовы к построению демократии по украинской, молдавской и перуанской модели.

Россия находится сейчас в том периоде, когда следующее поколение, новая волна политиков готова отвергать предыдущее правление просто потому, что одним из самых сильных своих активов как раз считает отрицание легитимности своих предшественников и создание новой, а лозунгом победы – переучреждение государственности. Новая волна политиков вновь не готова к солидарной легитимности с нынешним режимом и опять предлагает узаконивать себя на его более или менее дымящихся обломках.

В этом и обнаруживается главная проблема, почему закрытым режимам с несменяемой властью так трудно открыть систему для конкуренции: в дымящиеся обломки превращаться никто не хочет. Часто все равно приходится, так пусть хоть не собственными руками.

На российском горизонте почти не возникает политических сил, которые готовы бороться за власть, принимая существующую российскую государственность и легитимность нынешнего правления. То есть соглашаясь с тем, что власть действовала или бездействовала, а также была права и ошибалась более или менее в рамках своих полномочий. Зачем лишать себя ценного актива?

Однако именно так от несменяемой к сменяемой власти и от декоративных к конкурентным выборам переходила, например, Мексика. Там смена президента и правящей партии на конкурентных выборах произошла после того, как оппозиционная Партия национального действия побывала в роли союзника правительства (это нужно было для победы над левым расколом в самой правящей партии), голосовала за предложенную правительством либерализацию экономики, побеждала и проигрывала на местных выборах, управляла целыми штатами и возвращала их назад, проиграв следующие местные выборы.

Выигрыш впервые за 70 лет кандидата не от правящей партии Висенте Фокса отчетливо переживался как победа оппозиции, но она обошлась без люстраций и переучреждения государственности, оставляла внутри политической системы прежнюю правящую Институционально-революционную партию, накопленные ее союзниками богатства, контроль над штатами и городами там, где он сохранялся по итогам местных выборов, и возможность вернуться к власти. Это и произошло 12 лет спустя, когда после двух оппозиционных президентов – Висенте Фокса и Фелипе Кальдерона – выборы 2012 года выиграл институционалист Энрике Пенья Ньето. Однако за это время Мексика из однопартийной превратилась в двух- (или даже двух с половиной) партийную, Партия национального действия из оппозиционной превратилась во вторую партию власти, и на этом пути находятся еще две.

Голосование за больше или равно

Ясно, что 86% одобрения Путина – это 86% никакого не Путина и даже не Крыма, а России, какая она примерно сегодня есть. 86% принимают существование примерно вот этого государства от Владивостока до Калининграда со столицей в Москве в районе Кремля со вторым ядерным потенциалом в мире и главными праздниками 9 Мая и Новый год, с Рязановым, "Ашаном" и аналогами, контролем (с небольшими оговорками) над всей государственной территорией, с хотя бы таким, как сейчас, отоплением, почтой, связью, телефоном и возможностями передвижения.

Ведь если начать разбираться, многие из тех, кто предлагает сместить Путина и обвиняет большинство в его поддержке, готовы к компромиссам по этим вопросам. Последний раз, когда гражданам предложили сменить плохое правительство, они заодно сменили границы, флаг, гимн, главный праздник и чуть-чуть не сменили столицу и ядерный потенциал.

Широкое принятие текущей российской государственности такой, какая она есть, по формуле "больше или равно" является тем, что пока отделяет большинство населения России от противников путинского режима, которых это большинство подозревает в том, что они ради достижения своей цели – власти, смены режима, внешнего признания или реализации каких-то пунктов своего учения – готовы на компромиссы в ущерб текущей государственности и достигнутому ею уровню дееспособности по формуле "меньше или равно". Слова противников Путина не дают большинству населения уверенности: в них все время проскакивает, что их не устраивают или им не так уж важны кому столица, кому границы, кому Калининград, кому Владивосток, кому гимн, кому потенциал.

Населению предлагается обменять текущий уровень дееспособности российского государства на упущенные возможности под обещания без гарантий их успешной реализации. Упущенные возможности подаются в качестве такой самодостаточной ценности, ради которой предлагается рискнуть имеющимися в наличии под лозунгом "перемены требуют жертв".

Читайте также: The Guardian: Когда Путин победил в 2012 году, россияне вышли на улицы. Почему в этот раз нет?

Иными словами, населению предлагается обменять низкорослую невзрачную синицу на красивого гордого журавля, причем махнуться не глядя, по портрету – потому что журавля у предлагающих тоже нет, но они обещают его изготовить, как только синица будет у них в руках. В случае неудачи население подозревает, что обвинения, скорее всего, падут на него самого: укажут на его низкое качество по сравнению с дальними и ближними соседями, недостаточно глубокое раскаяние в содеянном, низкую адаптивность и так далее.

Поразительным образом то самое население, которое несло деньги в пирамиды и сейчас, бывает, обращается за микрокредитами, не находит это предложение в достаточной мере убедительным, хотя идея раздела чужого имущества, включаемая некоторыми политиками в пакет соглашения с народом, для многих по-прежнему соблазнительна. Главным препятствием для сделки противников режима с большинством населения является не любовь населения к Путину и тем более к его окружению, а готовность противников к компромиссам в ущерб имеющейся в наличии российской государственности и ее делегитимация вместе с властью.

Как только политическая сила, которая, претендуя на власть, встанет на платформу солидарной легитимности с нынешней, иными словами, разделит свою легитимность с действующей властью, и с платформы общей для обеих легитимности убедит население в сохранности имущества при передаче ключей, она перестанет быть оппозицией в российском смысле слова и просто станет в глазах населения второй властью.

Именно поэтому действующая власть мыслит от выборов к выборам одноразовыми проектами и выталкивает из политической системы тех, кто был туда приглашен состязаться, принимая легитимность действующий власти. Одноразовым проектом оказался Прохоров и его партия; судя по всему, так же смотрят на Грудинина и Собчак, именно потому, что выросшие и окрепшие соперники, согласные всерьез принять легитимность действующего режима, могут разорвать в головах населения связку между властью и государственностью.

Стоит только большинству граждан искренне увериться, что со сменой Путина все перечисленное – от Владивостока до потенциала – останется стоять и не шелохнется, ему станет все равно, Путин это будет или не он. Мирная и регулярная сменяемость власти в России может быть достигнута не на пути делегитимации нынешнего политического режима, а на платформе общей, солидарной с ним легитимности, которая лучше всего работает в качестве фундамента для построения политических институтов.