Сталинизм. Воспоминание о будущем.

С симпатиями к Сталину я сталкивался не так уж часто, поскольку привык общаться с вменяемыми людьми. Тем более, что дед в 1943 погиб в лагерях от пеллагры, как указано в справке о смерти (проще говоря, от истощения) и похоронен где-то там, в общей могиле на Дальнем Востоке.

Обычная судьба: арест в 1937-ом, "антисоветская" 52-я статья, школьный учебник дочери по "экономической географии зарубежных стран", записанный в протоколе обыска как "антисоветская литература", а перочинный ножик сыновей как "холодное оружие". К деду, видимо, хорошо относились в городе, предупреждали до ареста: "уезжайте, вы в списках.."; но куда было ехать от большой семьи – к тому же с чувством полной невиновности?

Читайте также: Почти половина россиян готовы оправдать репрессии сталинской эпохи

В годы кратковременной вменяемости власти (то есть, в 90-е) дед был реабилитирован, а семья получила право доступа к "делу" в архиве местного фсб (разумеется, без фамилий членов "тройки", вынесших "приговор"). Никаких иллюзий по части Сталина у меня никогда не было, но в школе (как и долгие годы после) я не понимал, что сталинизм – часть гораздо более глубокого национального комплекса.

Сталинизм – всего лишь исторический формат общей имперской матрицы, которая в различные эпохи носит разные имена. Путинизм со сталинизмом – версии этого целого.

Больше всего меня поражает в общении с (казалось бы) разумными людьми, что они считают сталинизм желанной нормой жизни. Будь это двоюродный брат ("Ты хоть знаешь, кого он расстреливал: те ещё сволочи..") или молодой 30-летний "мент", составлявший протокол о моём задержании на акции ("При нём хотя бы порядок был.."). Корпоративный культ "порядка" для чиновной корпорации оказывается важнее судеб её жертв.

Неуважение к жизни – свойство режимов, нуждающихся в жертвенности масс – в силу собственной неэффективности. Но дело не только в тоске по "порядку" (о котором говорит социология, оценивая запрос большинства россиян на фигуру Сталина).

Как ни странно, сталинизм становится понятней после чтения Бердяева; в книге "Истоки и смысл русского коммунизма", впервые появившейся на английском языке в 37-ом (в год ареста моего деда), автор не просто объясняет почему "общинный" (православный) русский мир оказался восприимчив к европейскому коммунизму, но и проясняет модели развития России в будущем.

Бердяев указывает на связь коммунистической доктрины с идеологией "Третьего Рима". России (пишет он) не удалось стать Третьим Римом, зато она породила Третий интернационал. Имперское мессианство (православное или советское) нуждалось в особом психологическом типе "милитаризованного молодого человека", "завоевателя и победителя", подчинённого государственной доктрине. И общинная среда отлично способствовала воспроизводству "агрессивно-послушного" типажа, ставшего материалом для имперских амбиций власти.

Мистическая вера в "вождя" (монарха, генсека, Сталина, Путина) – оборотная сторона социальной инфантильности общества, готового стать "сырьём" ради "высших" имперских целей. Готовность к крови ради высших интересов (государства, идеологии, величия) – и есть квинтэссенция сталинизма, а точнее, той матрицы русского мира, где человек является средством системы.

Размеры (формат) империи требовали максимально-обезличенного, обесцененного человека.

С исторической точки зрения, это понятно: Россия традиционно выживала в режиме "военного лагеря". Все её экспансии, захваты и удержание земель были возможны лишь в условиях торжества авторитарной доктрины, при полном подчинении социума как имперского средства.

Общинность, "соборность" в России были не только условием выживания масс в тяжёлых (природных, политических) условиях, но и формой (школой) коллективного подчинения.

Русский мир – исторически – неотделим от имперской модели. Любая "эпоха оттепели" оборачивалась новой волной развала (от СССР до "чеченских войн"). Как только слабеет имперская матрица, "тело" державы расползается по швам. (Один из исторических уроков Перестройки, желавшей совместить свободу с имперской моделью).

Сталинизм не случайно гордится "державным величием", поскольку он и был высшим проявлением имперской доктрины: человек – как абсолютное "ничто" и государство – как абсолютное "всё".

Секрет живучести сталинизма в том, что он оказался идеально совместим с матрицей развития российской государственности. Империя со сталинизмом – "близнецы-братья". Возможно, именно это тождество и ценно для "национального бессознательного", которое (интуитивно конечно) выбирает "плётку" и насилие – в качестве государственной "скрепы". (Поскольку иные не действуют).

Как только был убран (выдернут) стержень "вертикали" в годы ХХ съезда, а человек (хотя бы номинально) перестал быть винтиком системы, конструкция "посыпалась". Сначала в головах, затем – идеологически и территориально. Брежневский период стал затяжным этапом угасания сталинизма и русской империи. А путинизм (уже понятно) стал их агонией.

Читайте также: Расстрел как традиция России

Свобода 90-х была отчаянной попыткой совместить свободу с имперской матрицей, закончившись развалом и кровавой чеченской бойней. Путин сегодня пытается "подморозить" глобальный процесс развала. Вряд ли это исполнимая задача, потому что "допотопен" – не сам по себе путинизм, а то, что он пытается консервировать: имперскую структуру государства, ставящего целью сохранение огромных территорий ценой тотального подчинения человека интересам государственного выживания.

Эта модель не работает в ХХI веке. А иной "великая Россия" быть не может, не умеет и не хочет. Развилка путинской эпохи – вовсе не в выборе режима или демократии, она гораздо глубже. Человек – или империя. Вместе им не выжить.

Підписуйся на сторінки UAINFO у Facebook, Twitter і Telegram