Если правда, что освобождение Цемаха было ценой за жизнь Сенцова, свободу военнопленных и заложников, приверженность гуманизму – это хороший обмен

Жизнь и свобода наших людей в обмен на болезненный геополитический компромисс. Почему эта “вилка” нынешнего обмена так невыносима? Ведь юридические казусы и этические “ножницы” возникали при освобождении украинских политзаключенных и раньше, только общество этого почему-то не замечало. 

Летом 2016 года, сразу после освобождения Надежды Савченко, и затем – Геннадия Афанасьева и Юрия Солошенко, я брала интервью у корреспондента Радио Свобода Антона Наумлюка. Уже тогда он был практически единственным журналистом, освещавшим все громкие процессы над украинскими политзаключенными от и до. Антон подробно рассказывал о процессах над Олегом Сенцовым и Александром Кольченко, Надеждой Савченко, Николаем Карпюком и Станиславом Клыхом. Мы говорили о нюансах переговоров и юридических коллизиях, без которых не обошлось ни при одном из обменов между Украиной и Россией. 

Наумлюк объяснял, что Виталий Диденко и Елена Глищинская – граждане Украины, которые содержались под стражей по подозрению в причастности к созданию так называемой “Бессарабской народной республики” на территории Одесской области, – были помилованы и переданы РФ в обмен на Афанасьева и Солошенко. При том, что в отношении Глищинской приговора не было. “Это юридический казус, который не смогли обойти, – говорил Антон. – Украина не смогла придумать, как это сделать лучше, и пришлось помиловать пока еще не осужденного человека. Но фактически Глищинская сбежала из-под следствия. Ей изменили меру пресечения, это – юридически правильный шаг. Но на самом деле это побег, потому что понятно, что она никогда не вернется на судебный процесс. И такое помилование никак не объяснимо с юридической точки зрения”. 

Естественно, я сразу же спросила коллегу: таким образом мы демонстрируем и России, и мировой общественности, что существуют случаи, когда мы вполне можем пренебречь законностью? И получила ответ: “Здесь выбор между законностью и человечностью. Таким решением вы демонстрируете, что человеческая жизнь для государства Украина важнее. Президент спасает своих граждан. Я не очень понимаю, кто может взять на себя ответственность и сказать, что принцип отказа от договоренностей с противником важнее жизни человека. Ты всерьез хочешь взять на себя ответственность и сказать, что это так? Это просто какой-то вопрос Достоевского о слезинке ребенка”.

Конечно, такую ответственность я на себя не взяла и согласилась с тезисом Наумлюка: “Отдать двоих одесских сепаратистов и получить взамен двоих политзаключенных, один из которых решает вопрос, где ему умереть, а второго на год отправили туда, где долго не выживают? Я не уверен, что это того не стоит”. 

Но я и представить себе не могла, что такую ответственность возьмут на себя тысячи моих сограждан три года спустя, обсуждая возможность возвращения на родину Олега Сенцова, который спустя пять лет все еще в заключении, причем в одной из самых страшных тюрем России – севернее Полярного круга, Сенцова, который в 2018 году практически пошел на верную смерть, продержав 145-дневную голодовку, чтобы в очередной раз напомнить и Путину, и миру об украинских политзаключенных, о том, что каждый из них в одиночку мужественно сражается с системой.

Тогда, летом 2016-го, ни элитарная часть общества, ни массовая аудитория не очень-то интересовались нюансами того обмена: одесских сепаратистов – так одесских сепаратистов, граждан Украины – так граждан Украины. Тяжело больной Юрий Солошенко действительно вскоре умер, но умер он на родине, а Геннадий Афанасьев рассказал Украине и миру жуткие подробности о пытках, которые применялись к нему, и, вероятно, к другим политзаключенным. Как и потом, осенью 2017-го, когда при личном участии президента Турции Реджепа Эрдогана в результате трехсторонних договоренностей Путин пошел на то, чтобы освободить крымских узников Ахтема Чийгоза и Ильми Умерова. Какими были условия и гарантии в ходе этих договоренностей? На какие уступки пошел Петр Порошенко, чем шантажировал Путина Эрдоган? Этими вопросами задавались редкие эксперты и журналисты, и, понятно, ни у кого не было достоверных ответов на эти вопросы.

Читайте также: Ціна обміну. Як Зеленський руйнує коаліцію на підтримку України

Время шло, число политзаключенных множилось. Уже сидел в Лефортово Роман Сущенко. Только в Крыму практически еженедельно происходили обыски в домах крымских татар и их задержания, десятками клепались обвинительные уголовные дела с огромными сроками – от 8 до 17 лет лишения свободы - в основном по обвинению в членстве в панисламистской организации “Хизб-ут-Тахрир”, признанной в РФ экстремистской. Начался громкий процесс над украинским активистом Владимиром Балухом. Тем временем правозащитники и родственники политзаключенных безуспешно боролись за продолжение процесса переговоров. Однако официальные структуры – МИД, Минюст, СБУ, Администрация президента – просили их соблюдать “режим тишины” и уверяли, что переговоры ведутся. 

При этом никакой возможности узнать, каков “обменный фонд” с нашей стороны, ни активистам, ни родственникам, ни журналистам не представлялось возможным. Мы не знаем о таком фонде практически ничего и теперь. С одной стороны, это вполне понятно, поскольку в списке могут быть люди, дела которых расследуются “под грифом секретно”, с другой – совершенно объяснимая подковерность переговоров об обмене с врагом вызывает волны недовольства и даже паники в обществе.   

Вот и нынче украинское общество возмущено тем, что Апелляционный суд Киева выпустил под личное обязательство экс-начальника ПВО так называемой “ДНР” Владимира Цемаха, который проходит как подозреваемый в расследовании Международной следственной группы в Нидерландах о крушении боинга MH-17, и для поимки которого Вооруженные силы Украины осуществили беспрецедентную операцию в июне этого года, “достав” боевика из глубокого тыла врага – как говорят, ценой жизни одного разведчика.

Читайте также: Отложенный счет Цемаха. Свобода 35 пленных и свобода 40 миллионов

Мы ничего не знаем достоверно, поскольку переговоры об обмене ведутся новой украинской властью также в режиме строгой секретности. Время от времени СМИ со ссылками на свои источники публикуют имена тех, кто вот-вот должен вернуться домой. В этом списке то появляется, то исчезает из него имя Олега Сенцова. Вызывающие доверие источники утверждают, что Сенцов идет “отдельным пакетом” – слишком ценный заложник, слишком большой козырь в рукаве торгующегося Кремля. Другие источники говорят, что именно Цемаха после его поимки в “ДНР” и отправки в Киев российская сторона назвала в качестве цены за Сенцова. 

И, конечно, эта цена для Украины, дело чести которой – довести расследование о крушении боинга до справедливого приговора суда, непомерна. Это гражданин Украины, но боевик, террорист, перешедший на сторону врага, – говорят одни. Это ценнейший свидетель для Нидерландов и, соответственно, наших отношений с Европой, – говорят другие. Чего потребует от нас Путин еще, – спрашивают третьи.

И все они правы. Цена очень высока. Но что важнее? Геополитические сдерживания и противовесы – или жизнь и свобода наших сограждан, взятых в плен государством-террористом в ходе войны? Вы правда хотите взять на себя ответственность и сказать, что важнее первое?

Підписуйся на сторінки UAINFO у Facebook, Twitter і YouTube