Судя по многочисленным публикациям, тема информационных войн, а также судьбы проигравших и победивших опять становится актуальной. Часто разнообразные эксперты, описывая опасность информационных войн путают количество информационных «бомб» или «снарядов» с реальным эффектом.

Может ли вранье Дмитрия Киселева увеличить число пострадавших» в российско-украинской войне? Насколько запал российского телевидения сопоставим с реальным положением дел зоне военных действий? И, наконец, насколько вранье, рассчитанное на жителя Хабаровского края годится для одурачивания жителя Яремчи в Ивано-Франковской области? Стоит ли такое внимание уделять теме информационной войны и как она на самом деле опасна для политики?

Как и любой военный конфликт, информационные войны имеют разные поводы, стратегические расчеты, тактические ходы и ожидаемый результат. К примеру, первую чеченскую войну (1994-1996) выиграли журналисты. Само собой, чеченские ополченцы достаточно активно и ожесточенно сопротивлялись российской армии, во много раз превосходящей количеством и качеством оружия. И чеченцы все равно победили в первой войне и результатом той победы стало подписание Хасавюртовских соглашений. Но чеченцы оказались победителями и в информационной войне.

Они были открыты и допускали российских и иностранных журналистов в места своей дислокации, давали интервью, позволяли разговаривать с пленными и всячески демонстрировали свое военное и моральное превосходство над армией генерала Грачева. Внутри самой Чечни в условиях военных действий выходило много газет и работали небольшие телестудии, которые конкурировали между собой, но были едины в том, что Чечня борется за свою независимость.

Победить чеченцев ни силой оружия, ни в информационной войне Кремль не смог. И тогда, после появления Путина вначале в ФСБ, а потом в правительстве и, наконец, в Кремле, было решено устроить Чечне информационную блокаду. Одновременно было проведено несколько десятков информационных диверсий – вдруг почти каждую неделю в Чечне стали похищать известных журналистов. Если использовать терминологию военной науки, то информационная война с 1997 года против Чечни была нескончаемой ковровой бомбардировкой.

По телевидению, в газетах и на радио постоянно говорили о злых «лицах кавказской национальности», которые чуть ли не сплошь все террористы, они же одновременно «исламисты-ваххабиты». Лексический набор ксенофобских определений был разнообразный и богатый. Впрочем, возрождение традиций советской пропаганды касалось не только Чечни, Путин начал тотальное наступление на хилую российскую свободу слова, методично уничтожая вначале независимые газеты, затем радио, телевидение, теперь интернет.

Кто победил во второй чеченской информационной войне? Никто. Чеченцев убеждать не надо – у них свои старинные традиции относиться к различного рода пропаганде, они пережили 200 лет назад Кавказскую войну, депортацию 1944 года, первую чеченскую войну. На самом деле жертвой той информационной войны стали сами же россияне, которым врали журналисты, врала власть, врали политики.

Вряд ли в этом случае уместно говорить о том, что Кремль так формировал общественное мнение, поскольку с мнением населения Кремль никогда не считался. Западная пресса после запретов посещать Чечню и создания нескольких пропагандистских центров просто перестала писать о Чечне, а западные политики отнюдь не стали промосковскими.

Примерно такая же ситуация сложилась в 2008 году во время агрессии России в Грузии. Согласно социологическим исследованиям, россияне вдруг неожиданно перестали любить Грузию, поддавшись пропагандистским ухищрениям пропаганды, когда придумывались нелепости вроде «трех тысяч убитых в спящем Цхинвали». В Грузии же наоборот даже оппозиционные президенту Саакашвили силы были в шоке от происходящего. Власти Грузии поступили радикально –кабельные сети прекратили трансляцию российских информационных каналов. И не потому, что кремлевская пропаганда могла оказать решающее влияние на грузинское общество, а скорее из принципов любой страны где идет война. Сейчас, когда российские каналы второй год опять появились на экранах, их все равно мало кто смотрит.

Как и в любой войне, в информационных баталиях должен быть противник. Для российского телевидения этот противник еще и должен знать русский язык, чтобы понять и вникнуть в распространяемую и красиво поданную ложь.

В Грузии сторонников евроинтеграции более 80 процентов населения, в Украине – чуть больше половины, но последние полгода среди русскоязычного населения Украины случился неожиданный перелом – большинство из них стали патриотами, вопреки кремлевской пропаганде. Проигравшими в российско-украинской информационной войне опять стали россияне, из которых российское телевидение создало серую массу. В это случае целесообразнее говорить не о войне, а о информационной диверсии, похожей на то, как диверсанты поджигают бикфордов шнур, но забывают убежать. Согласно последним социологическим исследованиям патриотов в Украине становится се больше и больше, том числе и в русскоязычных регионах юга и юго-востока страны.

В Кремле иногда под информационной войной подразумевают количество публикаций прессе или репортажей по телевидению на Западе, которые могут поменять отношение европейских политиков к России и Украине. Как и в советские времена, российские власти полагают, что от статьи в «The New York Times» или «Financial Times» может поменяться политика Белого дома или правительства Великобритании.

Кремль тратит огромные деньги на внешний пиар, нанимая ведущие компании для лоббирования прокремлевских публикаций. Дело это наивное и абсурдное, тем более в эпоху коммуникаций, работы дипломатов и разведки. Убедить читателя и, тем более, политика в том, что Россия – «демократическая страна» с «развитой экономикой» не под силу никаким вложенным в пиар деньгам. В конце концов, политику в отношении России проводят политики, а не журналисты. Последние – лишь источник информации.

Тем не менее, опасность российской пропаганды нельзя преуменьшать. «Информационная война» против постсоветского пространства ведется постоянно, она лишь меняет свою интенсивность в зависимости от политических обстоятельств. К примеру, в 90-х годах первый конфликт Кремля с Лукашенко привел к тому, что по российскому телевидению показали фильм Юрия Хащеватского «Обыкновенный президент», запрещенный в самой Беларуси. Как только Борис Березовский, будучи заместителем секретаря Совет Безопасности России разобрался со своими бизнес-проектами в Беларуси, российское ТВ вновь полюбило Лукашенко и впредь не позволяло себе подобные выпады. Или в отношении Грузии, когда в Кремле почитали, что после окончания конституционного президентского срока Саакашвили и победой на парламентских выборах коалиции «Грузинская мечта» можно сбавить пропагандистский пыл.

Попыток ограничить агрессивность российской пропаганды было много. В Туркменистане еще в 90-х годах российские телеканалы ретранслировались с запозданием – после проверки, нет ли в информационных выпусках ничего крамольного о Туркменбаши запись запускалась в эфир.

Подобные ограничения были в Казахстане, периодически прекращались ретрансляции в Кыргызстане и Таджикистане – по большей части по финансовым причинам, поскольку российские каналы не просто хотели, чтобы их ретранслировали, но и делали это бесплатно. Иногда информационные конфликты доводили до заявлений министерств иностранных дел стран, которые видели в российских репортажах грубую интерпретацию событий.

Российское телевидение, а теперь и интернет – действительно «оружие». Более того, оно официально как «оружие» упоминается в российской Доктрине информационной безопасности, подписанной Путиным в сентябре 2000 года. В первый же год своего президентства Путин распорядился о начале тотальной информационной войны, которая больше напоминает постоянную диверсию.

Чтобы диверсионная активность приносила результаты, в числе главных приоритетов российской политики в отношении постсоветского пространства является русский язык. Нет, не язык Пушкина и Достоевского, а просто русский язык, на котором вещает российская пропаганда. Потеря территории с «русскоязычным» населением автоматически становится потерей имперского влияния на население бывшего Советского Союза. Русский язык Кремлю нужен исключительно для удержания телезрителей.

Кажется, только сейчас ОБСЕ и ЕС стали понимать, что такое российская пропаганда. Еще полгода назад Офис Представителя ОБСЕ по вопросам свободы СМИ делал заявления о том, что украинские власти ограничивают «свободу слова» российского телевидения, когда российских журналистов задерживали и депортировали из Украины.

Но теперь, кажется, в ОБСЕ поняли, что тиражируемая ложь – это большая опасность, куда большая чем армейская артиллерия. От нарядов могут погибнуть десятки человек, от российской пропаганды информационными инвалидами становятся миллионы. Российское телевидение к свободе слова не имеет никакого отношения. Под свободой выражения все-таки подразумевается разнообразие мнений и взглядов, чего на российском телевидении нет уже 14 лет.

Европейские политики всегда настороженно относятся к запретам. Однако сейчас сложилась ситуация, при которой и они начали понимать, что российская пропаганда – как испорченный продукт, который имеет право существовать, но продавать его категорически нельзя. Украина и Молдова пришли к единственному верному решению – запретить трансляцию информационных телеканалов. Надеюсь, что Грузия тоже вернется к этому. Русскоязычному пространству нужно русскоязычное телевидение, но не кремлевское.