В детстве я очень любил пепси-колу. Я и подумать не мог, что однажды она заполонит прилавки и превратится в самую обычную газировку, которую можно пить, но лучше выпить обычного чая.

Вот так же у меня случилось с профессией. В конце девяностых я стал журналистом, сначала — военным корреспондентом. Я испытывал чистый кайф, увидев свою фамилию на газетной странице. Я мог по много раз перечитывать свои очерки про хороших и правильных офицеров и искренне думал, что вот оно — главное дело жизни. Если бы кто-то сказал, что однажды я уйду из профессии, тотально в ней разочаровавшись, я бы расхохотался тому человеку в лицо.

На самом деле журналистика имеет так же мало общего с творчеством, как туризм с эмиграцией. Она мутировала в тупой новостной конвейер: каждые 10 минут на ленте должна появляться свежая новость, пусть и совершенно ни о чем. Каждый день ты звонишь одним и тем же экспертам ради «эксклюзивного» комментария по вопросам, в которых и так все ясно. Ты транслируешь никчемную речь губернатора, депутата или городского чиновника, даже если он сказал, что трава зеленая, небо голубое, а Нева впадает в Финский залив.

За два года закрылось четыре медиапроекта, к которым я был причастен. Каждую новую работу в СМИ я искал по три месяца. Последней каплей стала патриотическая позиция моего начальника, главреда петербургского бизнес-портала: он старательно игнорировал новости про рост доллара и забивал ленту сообщениями про рост рубля — даже если этот рост составлял пять копеек. Дело было в августе, тогда рубль еще рос. Наша валюта — сказал мне начальник — это национальный символ. И предложения всяких депутатов Европарламента исключить рубль из мировой финансовой системы — плевок нам в лицо.

С февраля в российской журналистике окончательно воцарился ура-патриотизм, и стало ясно: надо либо вписываться в новые правила, превратив себя в абсолютного циника, либо возлюбить Путина всей душой и сердцем, как Уинстон Смит в финале оруэлловского «1984». Ни того, ни другого я сделать не смог.

В машинисты метро путь мне был заказан из-за минус единицы по зрению. В водители трамвая идти не хотелось из-за «сложной дорожной обстановки» (то есть зашкаливающего количества нетерпеливых идиотов на дороге). Вот таким нехитрым путем исключения я решил, что мог бы освоить профессию водителя электропогрузчика. И освоил.

Чтобы получить «опыт складской работы», облегчающий трудоустройство начинающего электроштабелера, я устроился специалистом адресного хранения в строительный гипермаркет. Теперь моя работа — упорядочивать Хаос. Описывать приходящие товары и заносить их в адресную базу, чтобы наши продавцы и комплектовщики могли быстро найти на стеллажах нужный товар с нужным артикулом. Я беру паллет из однотипных товаров, все твердое и большое кладу вниз, а мягкое и маленькое — наверх, прощелкиваю все штрих-коды сканером, оборачиваю паллет стретч-пленкой, заношу артикулы в адресную базу на компьютере, распечатываю опись паллета, засовываю ее под пленку на торец паллета, быстро нахожу свободную ячейку в стеллажах торгового зала или строительного двора, и, наконец, поднимаю паллет наверх с помощью электропогрузчика.

Новая работа существенно расширила горизонты моего жизненного опыта и подарила знакомства с массой интересных людей. Например, водитель погрузчика Леха в свои 35 лет Леха ни разу не бывал за рубежом — говорит, принципиально не хочет оставлять деньги за границей. С февраля Леха не посещает «макдональдсы» и прочие американские фаст-фуды — потому что Штаты спонсировали Майдан. Автопром — единственное, в чем Леха не очень патриотичен: творениям «Автоваза» он почему-то предпочитает «форд-фокус». Тем не менее, многие наши патриоты, предпочитающие Крыму кипрские и испанские пляжи, могли бы поучиться у Лехи, как правильно Родину любить.

Разумеется, мы все варимся в едином медиапространстве, поэтому в столовой и курилке я регулярно слышу разговоры про Украину (там, разумеется, фашисты) и Донбасс (а там бьющие «укропов» ополченцы). Но я уже не рядовой на информационном фронте. Мне нет нужды ставить рерайт новости киселевского РИА, и переносить такие разговоры стало значительно проще.

Не могу сказать, что ни разу не впадал в уныние от нынешнего статуса. У меня высшее образование, офицерская служба и десять лет журналистской работы, а я едва не сорвал спину, перекладывая на лютом холоде керамическую плитку. И вся эта радость — за одну очень скромную зарплату, которая и в Питере кажется смешной, а в Москве — и вовсе смех сквозь слезы.

Однако среди 40-летних кладовщиков попадаются, например, капитаны-лейтенанты запаса. А в отделе инструмента недавно познакомился с 50-летним подполковником инженерных войск, принципиально не желающим идти в охранники-«дармоеды» (пламенный сторонник Новороссии, кстати). Все это укрепляет меня в мысли, что я не такой уж лузер, каким себе порой кажусь.

Какой у меня жизненный план? Да нет никакого плана, есть лишь необходимость обеспечивать жену и двух маленьких детей. Я собираюсь доработать здесь до января, а дальше пойду искать работу водителя-электроштабелера.

Как дистиллированный гуманитарий с бесполезным дипломом социального педагога, я давно распрощался с иллюзиями об эмиграции в Европу и намерен оставаться в нашей стране, что бы у нас ни происходило в ближайшие годы. Карьеру делать не намерен, руководить людьми — не мое. Я знаю, что в ближайшие годы нашу экономику ждет стагнация. Допускаю, что у нас будет массовая безработица, при которой крах ждет и логистические компании, и строительные гипермаркеты. Но пока элементарная арифметика говорит, что путь мой не так уж плох: на 50 вакансий водителя электропогрузчика приходится 4 вакансии журналиста.

А если вдруг случится чудо и в нашей стране начнутся перемены к лучшему, при которых СМИ станут свободнее, владельцы и главреды перестанут быть такими трусливыми — тогда я постараюсь вернуться в профессию. Если к тому времени сохраню способность писать связные тексты.