Кого‑то война ломает, кого‑то делает сильнее. Но затрагивает каждого. Даже тех, кто демонстративно ее игнорирует, пишет писатель Сергей Жадан в блогах "Нового времени". 

Одноклассник ушел на фронт добровольцем. Я не видел его лет десять. Да и о последней встрече вспомнить нечего — как дела, мол, что нового? Не знаю, какие у него были политические симпатии, ходил ли он на выборы, и если ходил, то за кого голосовал. Хотя догадаться несложно, достаточно посмотреть, за кого тут [на севере Луганщины] в основном голосуют. Но вот пошел добровольцем, сделал выбор.

Люди не перестают удивлять. К этому следовало бы привыкнуть, но не привыкаешь. Бизнесмены и офисные работники неожиданно становятся волонтерами и лезут под обстрелы, студенты добровольно идут в солдаты. Люди принимают важные решения, пытаются хоть чем‑то помочь, хоть как‑то проявить свою причастность.

Война меняет всех. Кого‑то ломает, кого‑то делает сильнее. Но затрагивает каждого. Даже тех, кто демонстративно ее игнорирует, делая вид, будто ничего не происходит. Отсутствие позиции — тоже позиция, и весьма красноречивая.

Сейчас то и дело приходится слышать о том, как мы изменились, как изменились наши города, изменилась страна. Кто‑то говорит об этом с ужасом, потому что уже никогда не будет, как раньше, а в прошлом мы всегда оставляем то, чего будет не хватать, и привыкаем добавлять “это было еще до войны”. Кто‑то, наоборот, воодушевленно говорит о стране, поднимающейся в борьбе, и рождающемся народе.

И тем и другим сложно отрицать — так, как было, действительно уже не будет, а мы и правда меняемся. Но не всем это идет на пользу.

Война вообще никому не идет на пользу. Что можно воспитать на войне? Характер? Любовь к родине? Не думаю, что человеку с чувством совести и юмора нужно оказаться в окопе, чтобы осознать, что этот окоп находится в стране, в которой он родился. Безусловно, попав под обстрелы, ты чему‑то учишься, узнаешь много нового о себе и окружающем мире. Вот только с кем потом делиться этими знаниями? Кто захочет выслушать?

Война уже сегодня изнуряет и утомляет. Даже если ты находишься на безопасном расстоянии, она мешает и раздражает. И раздражение будет только нарастать, касаясь прежде всего тех, кто прошел через войну, тех, кого она изменила. Речь, конечно, не только о военных. Гражданских, по которым прокатился фронт, это касается в не меньшей мере. Они даже сегодня вызывают неприятие. А будущие утраты и слезы неприятие только усилят.

Что будет с этими мужчинами и женщинами? Что будет с их детьми? С родителями? Как они будут жить после окончания войны? Станут радоваться, что все завершилось? Вспоминать, как страшный сон? Пытаться наказать виновных? Добиваться справедливости? Или молчать и держать в себе свое прошлое, свою войну? Смогут ли они когда‑нибудь забыть о ней? Вытеснить ее? Родиной, бизнесом, религией?

Уже сегодня начинают говорить о потерянном поколении, о генерации, которая вернется с фронтов, неся с собой печальную окопную правду. В целом, все верно — войны похожи между собой хотя бы тем, что рано или поздно заканчиваются. По крайней мере, формально.

Но можно ли в случае с войной в Донбассе выделить отдельное поколение? О ком мы говорим? О двадцатилетних? Или сорокалетних? Воюют разные люди, очень разные. Студенты, филологи, менты, предприниматели, фермеры. Говорящие на русском и на украинском, хотя чаще — на суржике. И с востока, и с запада. Женатые и неженатые, уравновешенные, истерички, идейные, неуверенные в себе.

Все больше и больше украинцев вырываются из привычных обстоятельств, мирной жизни, попадая совершенно в другие декорации, и радикально меняя все в своей жизни. Навсегда.

Какие тут можно установить границы поколений? Мне кажется, гораздо честнее сказать о каждом, кто пройдет через эту войну и вернется домой, о каждом, кто будет нести в себе этот невеселый опыт. У каждого своя правда и свое понимание того, как этой правдой делиться.

Жизнь, так же, как и смерть,— очень личная штука, поэтому говорить о них лучше не в общих чертах и не в статистических данных. Каждое утраченное поколение так или иначе состоит из личных утрат. И ни одну из них нельзя разделить ни на поколения, ни на проценты. Мы сами проживаем свою жизнь. Сами пытаемся ее понять. Сами ненавидим и сами разочаровываемся. И любим тоже сами. Даже если нас таких целое поколение.