С тех пор, как Крым поменял название на “Крымнаш”, я все время пишу о новых приключениях путинского режима. Не то чтобы мне этого так уж хотелось, но он первый начал. И каждая такая публикация сопровождается потоком возмущенных, иногда матерных реплик. Жаловаться не приходится: я живу на свободе, работаю на Свободе и мечтаю о ней для всех, не исключая тех, кто считает всех моих единомышленников врагами народа. Не отвечая на выпады (я ведь уже сказал, что мог), хочу, однако, придраться к постоянно встречающемуся аргументу.

– Все, кто бранят путинскую Россию, – пишут мои возмущенные оппоненты, – делают это за госдеповские доллары.

– Значит ли это, – недоумеваю я, – что даром ругаться можно?

Важнее, впрочем, что критикам не приходит в голову параллель: если они любят путинский режим за просто так, то почему же другие могут его не любить так же бескорыстно?

Дело, конечно, в том, что в глазах критиков лишь низкий мотив наживы оправдывает немыслимое: на происходящее в стране другие могут смотреть по-другому. Такая точка зрения свойственна всем диктаторам, особенно – в конечной фазе эволюции их власти. Привыкнув к ней за много лет монопольного правления, они считают любое инакомыслие не искренним разногласием, не добросовестной ошибкой, не честной глупостью, не преступным заблуждением, не роковым ослеплением, а именно и только предательством.

Вот так Саддам Хусейн до последнего дня был убежден, что в его падении виноваты шпионы, оборотни, тайные агенты. В его картине мира иначе и быть не могло. Ведь диктаторы свято верят, что опираются на единодушную поддержку. Они-то думают, что знают свой народ лучше других. Все они – жертвы пропаганды, которая на них-то и направлена в первую очередь: врать властям полезно и приятно. Чаушеску, скажем, на свою голову собрал митинг в Бухаресте, чтобы в очередной раз окунуться в атмосферу общенационального обожания. Именно на этой площади с выцветшими от долгого употребления верноподданническими лозунгами и свершилось падение самоуверенного кумира, завершившееся его расстрелом.

Тираническая власть не выносит разномыслия в силу своей природы. Тот, кто пробрался наверх окольными путями, никогда не сталкивался с элементарным фактом публичной дискуссии. Обходясь без оппозиции, не нуждаясь в дебатах, не слыша возражений, диктатор живет в зеркальной клетке, которую для него строят столь же глухие приближенные. Не удивительно, что она разлетается вдребезги, когда оказывается, что наружный мир совсем не похож на тот, который рисуется внутри. Единовластие лишено иммунитета к обидной критике, которой демократии достается даром и вдосталь.

Живя в Америке при седьмом президенте, чего я только о них не наслушался! Картера, после исторического поцелуя с Брежневым, считали тряпкой. Против Рейгана, писала одна газета в Сан-Франциско, которую я храню за фантазию, голосовали люди, животные и минералы. Клинтона – кто с возмущением, кто с завистью – обзывали развратником. В Буше-старшем видели высокомерного патриция, в Буше-младшем – недоросля. И ни один соотечественник не простил мне того, что я дважды голосовал за Обаму. Но каждый американский президент твердо помнит, что он – президент для всех, включая тех, кто его ненавидит, имея на это святое право.

Это – норма политической жизни. Извращение ее – патологическая потребность во всенародной любви. Те, кто ее не испытывают и в этом признаются, автоматически попадают в пятую колонну. Цена входного билета – 30 чужестранных сребреников, что по сегодняшнему курсу составляют корзину печенья и бочку варенья. Именно столько, если верить Гайдару, получил Мальчиш-Плохиш.