Любой спор о Крыме и Донбассе раз за разом обреченно упирается в аналогии со Второй мировой. Сторонники России упирают на то, что события в Крыму не слишком похожи на то, что мы привыкли понимать под словом "оккупация" и "аннексия". В этот момент всякий раз думаешь о том, как сильно наше сознание деформировано кинематографом, пишет Павел Казарин специально для "Крым.Реалии"​.

Именно кинематографом, а не книгами. Хотя бы потому, что кино линейно. Любая лента – это рассказывание истории, причем, по законам жанра, эта история всегда драматургически выстроена. Все действие редко выходит за рамки 120-ти минут, на протяжении которых мы наблюдаем завязку, развитие, кульминацию и развязку. Чаще всего сюжет непротиворечив, роли распределены, а градус драматургии регулируется при помощи крупности плана и звукового сопровождения.

Люди – визуалы, нам проще воспринимать картинку, чем текст, и оттого мы становимся заложниками той традиции, что присуща кинематографу. Важная сцена обязательно идет в сопровождении литавров и фанфар, ключевое событие – с героическим напряжением сюжета, предательство и подлость нельзя перепутать, потому что фоном идут нужные ноты.

Кино подарило нам прошлое, именно оно вложило нам в головы представления о минувшем. Когда мы говорим об Александре Невском, то вспоминаем не пролистанную энциклопедию, а одноименный фильм с артистом Черкасовым в главной роли. Когда говорим о Петре Первом – то вспоминаем "Юность Петра" и "Россию молодую". А когда мы говорим о войне, оккупации, репрессиях – то вспоминаем всю ту киноклассику, что снята о первой половине прошлого века.

Даже эстетически вся первая половина ХХ века для нас – черно-белая. Всему виной монохромная картинка: черно-белый Штирлиц ходит по черно-белым коридорам, черно-белая Лени Рифеншталь снимает черно-белый "Триумф воли". Революции, мировые войны, репрессии, Рейх, раскулачивание, Сталин, доносы – все это мы видим в лучшем случае на сепиях.

Оттого нет ощущения, что оно рядом, что оно способно быть с нами, ведь мы цветные, а на хронике черно-белое расстреливает черно-белое. Мы не проецируем это на себя, потому что есть иллюзия, будто наш полноцветный мир отличается от того, который на монументально-монохромном архивном видео. Старые фотоальбомы позволяют нам заглянуть в прошлое, но они плохо справляются с ролью эмоциональной машины времени.

А жизнь к тому же снимает не художественное кино, а документальное. Общим планом, без склеек, с рваным темпоритмом и интонационными проседаниями. Ее съемки непричесанные, без заранее расставленных акцентов, они способны на самые неожиданные сюжетные кульбиты и сценарные повороты. Но самое главное, что привычка к кинодраматургии лишает нас главного понимания: обыденности зла.

Что для нас война? Танковые клинья, сражения по сто тысяч солдат, добро по одну сторону баррикад, зло по другую, «все для фронта, все для победы», авианалеты, партизаны.

Что для нас оккупация? Непременно танки, люди в черной форме, террор от первой до последней сцены, массовые расстрелы и пытки.

Чего хочет любой нормальный человек в кино? Победы над врагом, ради которой он готов пожертвовать всем, уйти в подполье, рискнуть жизнью и пустить на ветер имущество.

Читайте также: Все по пунктам: финские ученые аргументировали, почему действия России в Крыму – незаконны

А потом случается жизнь и оказывается, что все не совсем так. Что оккупация – это не обязательно реки крови и комендантский час, но, в первую очередь, повседневность мелкого быта. Что война может идти параллельно торговле и даже без формального "иду на вы". Что человек, в первую очередь, нередко хочет не победы, а мира и если этот мир возможен без победы – то он не будет против.

И если эстетический разрыв еще можно преодолеть – раскрасить старые ленты или снять новые – то с этической иллюзией все будет куда сложнее. Потому что люди разные, хотят странного, они не всегда вписываются в тот самый киношаблон, делящий всех на героев, врагов и приспособленцев. Обязательно окажется, что жизнь – нелинейна, что судьба не оперирует категорией "справедливость", что враг способен на ситуативное добро, а герой – на не менее ситуативное зло.

Читайте также: Югославские сценарии для Украины

Мы отвыкли называть вещи своими именами, потому что кинематограф нас приучил к сюжетной драматургии. Но если вы считаете, что авторитарный режим – это тот, при котором в живых остается один лестничный пролет из подъезда, то придется вас разочаровать. Это обыденность мелкого зла. Репрессии – это не обязательно концлагеря в пригородах. Это в том числе, когда сажают ради отчетности, заводят дела ради новых звезд на погонах, отказывают в оправдательном приговоре по просьбе дружественного ведомства. Быть подлецом – это не обязательно писать доносы. Это в том числе не замечать того, как их пишут другие.

Кинематограф отучил нас от этого. Зато приучил к непротиворечивости, темпоритму, заранее расставленным акцентам и неспособности перепутать добро и зло. Но, в конечном счете, это наша проблема, а не кинематографа.