В контексте травмы Второй мировой войны мы часто говорим о вторжении немцев, о жестокости, об огромных потерях, о бесчеловечной тактике советского руководства как при отступлении, так и при наступлении и освобождении оккупированных территорий, о жизни под лозунгами "все для победы" и все ресурсы на борьбу с врагом, но это часто остается каким-то очень общим описанием, в котором не видно тех отдельных людей, которые прошли или погибли в этом, и их чувств.

Опираясь на личный опыт, хочу попробовать немного структурировать, как я понимаю наше наследие и чувства, которые идут через нас из прошлого. Даже писать про предельно сложно, вот уже вторую неделю не могу осилить. А проживать больно.

Мы, рожденные в 70-80, являемся третьим поколением по отношению к тем, кто прошел войну в сознательном возрасте, рожденным в 20-30 годы. Именно на наше поколение приходится тот момент трансгенерационной передачи, когда накоплено достаточно ресурсов для того, чтобы начать распаковывать подавленные чувства и переживания. Не спрашивайте меня, почему это так, оно так работает, и это было обнаружено при исследовании трансгенерационной травмы у евреев. Второе поколение тоже (рожденные в 50-60), но почему-то третье поколение в нашем случае затронуто сильнее. "Это видно" (с).

Основным проблемным симптомом нашего поколения является потеря смысла жизни, выгорание, ощущение тщетности и бесполезности прилагаемых усилий, алкоголизм и наркозависимость, депрессии и суициды. Это голые факты. В поколении наших родителей этого было объективно меньше (хотя это не значит, разумеется, что этого вообще не было).

Читайте також: Як насправді виглядає громадянська війна в Україні

Брат моей бабушки служил в танковых войсках, погиб в 43-м под Курском. Он погиб в самое пекло, как раз не дожил до переломного момента в ходе войны, не дожил до победы. Он не узнал, что все, что он сделал – было не зря. Что его жертва не напрасная, что война закончилась, что жизнь продолжилась, что старший брат, служивший в авиации, выжил, а сестра вернулась из плена, что у каждого из них родились дети. Его последними переживаниями был человеческий ад такой степени, что жизнь больше не имеет смысла. Именно эти чувства остались доступны для переживания мне – бессмысленность, невыносимая тяжесть, беспросветность. 

А те, кто дошли до конца и дожили до победы, вернулись в страну, которой по-прежнему руководили люди, главной идеей которых было "бабы еще нарожают". Вернулись, пережив весь этот ад бессмысленных жертв, которых могло бы не быть, если бы руководство считалось со своим народом.

В страну, где выжить после оккупации или плена было синонимом предательства, а все, кто был под оккупацией, были виноваты и должны были смывать свой позор кровью (тут сразу вспоминаем волну мобилизации после 43-го и "черносвиточников", которых с кирпичами гнали на немецкие дзоты). Эту войну залили кровью своей же армии, и те, кто выжил, знали об этом. Знали, но не могли говорить. Знали, но не могли призвать к ответственности тех, кто принимал эти людоедские решения. Знали, но должны были молчать, потому что человек был ничто, а тоталитарный режим - все.

Когда мы говорим про Украину как плохое государство, которое убивает своих граждан - это говорят голоса тех, кто не мог это сказать раньше. Ни во времена принудительной советизации, ни во времена коллективизации и репрессий, ни после войны. Именно этот фильтр мешает нам видеть, как было тогда и как - сейчас, и замечать разницу и поддерживать тех, кто делает все, чтобы сегодня было по-другому.

Olena Chernyavska ты недавно говорила о ненависти к шубе, тельняшкам, ура-воякам – я думаю, эта ненависть имеет смысл в контексте выше упомянутого. Вот это все рванье на себе тельняшек, водка с шубой и "можем повторить" – это способ не смотреть на то, что было. И да, популярное в российских расстановочных кругах "это цена нашей жизни" – это тоже способ не смотреть, оправдание для того, почему не надо с этим разбираться (с украинским вопросом в контексте истории Российской империи и далее РФ в том числе).

Извините за сумбур, про это очень тяжело писать. Вторая мировая война – это не только геноцид евреев, это и геноцид украинцев – как немцами, так и советским руководством. Это наше Шоа. То, что мы до сих пор не спились, не перестреляли друг друга, а пытаемся строить человечное демократическое государство – это дар наших предков и это в каком-то смысле чудо.

Чудо о том, что достаточно много нас понимает, что было отдано, и что на кону. У нас было так мало ресурсов, так много боли и подавления, и получились уже такие неплохие результаты. Правда, очень неплохие. Главное – не проср*ть их сейчас, на современном этапе.

Tetiana VARVYNSKA

Окрім всіх інших катаклізмів минулого століття ми досі не пережили глибочезну воєнну травму ІІ Світової війни, окупації України нацистами і масового використання комуністами українських чоловіків як пушечного м'яса на цій війні.

Дегуманізація великою мірою стосується і того, що чоловіки після війни були великою цінністю, рідкістю, трофеєм, а жінки часто виходили заміж за першого-ліпшого, за контужених, інвалідів і всіх-всіх поголовно з психічною інвалідністю у вигляді ПТСР, який масово, в масштабах величезної країни просто "забувся".

Що залишалось цим чоловікам? Пахати як проклятим, пити як проклятим і виміщувати свою агресію на слабших – на жінці і дітях. Що залишалось жінкам, яким "щастило" знайти собі чоловіка після війни? Запихати всередину свої роздираючі почуття від нестерпності буття, пахати як проклятим, ростити дітей і плакати вночі в подушку, проклинаючи свою важку жіночу долю.

Ну і народитися дівчинкою в післявоєнному українському селі – це за рідкісними випадками означало бути для батьків якщо не другосортною людиною, то в кращому випадку таким "хай буде" (бачила це в більшості сімей, які родом з села – в наших з чоловіком теж). Моя бабуся, яка мала трьох доньок і одного сина, лише про сина постійно, до самої смерті, розповідала так, наче вона народила Бога.

Читайте також: Сьогодні є дві України, як би це дивно не виглядало

Я чудово пам'ятаю як в одній розстановці опинилась в ролі отакої жінки з післявоєнного села. Цей коктейль емоцій, що вирував в мені, важко передати словами. Це і ненависть, і біль, і злість, і заздрість, і страх, і тривога, і безпорадність, і сором...

Ненависть до чоловіка, який знову хоче "одного", а мені потім "вирішувати проблему" (після війни жінки вже масово робили аборти – або самі викликали викидні, або за допомогою доморощених акушерок). А потім стікаючи кров'ю йшли на буряки. І це теж те, що принесла нам ця війна.

Чесно – я не знаю як можна було вижити в таких умовах. Бо це не життя, а пекло. І воно є практично в кожній нашій родині.

Olena CHERNYAVSKA