The Atlantic рассказывает, как устроена Россия благодаря Владиславу Суркову

«Я творец или один из творцов новой российской системы», — сказал нам Владислав Сурков вместо приветствия. В тот весенний день 2013 года он был в белой рубашке и кожаной куртке, что делало его отчасти похожим на участника группы Joy Division, отчасти — на комиссара из 1930-х. «В моем кремлевском портфолио — идеология, медиа, политические партии, религия, модернизация, инновации, международные отношения и ..., — он сделал паузу и улыбнулся, — современное искусство». Вместо лекции он предложил аспирантам, студентам, преподавателям, журналистам и политикам, собравшимся в одной из аудиторий Лондонской школы экономики, открытую дискуссию и ответы на вопросы. В ответ на первый вопрос он проговорил почти 45 минут, практически не оставив времени на другие вопросы.

Это и есть его политическая система в миниатюре: демократическая риторика и недемократические намерения.

В качестве заместителя главы президентской администрации, затем заместителя премьер-министра, а затем помощника президента по международным отношениям Сурков управлял российским обществом, как будто это было одно большое реалити-шоу.

Хлопнул в ладоши — и появляется новая политическая партия, хлопул еще раз — и появляются «Наши», российский эквивалент «Гитлерюгенда», которых научили драться на улице с потенциальными сторонниками демократии и сжигать книги непатриотических писателей на Красной площади.

Когда Сурков был замглавы администрации, он каждую неделю встречался в своем кабинете в Кремле с руководителями телеканалов и инструктировал их о том, как и на кого нападать и как и кого защищать, кого можно пускать в телевизор, а кого нельзя, как показывать президента — это и был тот язык, те категории, которыми мыслит и чувствует страна. Ведущие передач российского телевидения по инструкциям Суркова выбирали темы (олигархи, Америка, Ближний Восток) и произносили 20-минутные речи из студии в Останкино, в которых они намекали, делали знаки, подмигивали, мягко внушали, почти никогда не говоря прямо, бесконечно повторяя «они» и «враги», пока эти слова не запечатлевались навсегда в мозгу у зрителей.

Они твердили главные мантры эпохи: нынешний президент — это президент «стабильности», в отличие от эры «упадка и беспорядка» 1990-х. Слово «стабильность» повторялось снова и снова во множестве нерелевантных, на первый взгляд, контекстов, пока оно не зазвучало, не зазвенело как огромный колокол, означающий все хорошее. И ясно, что если кто-то против президента, то он против великого бога «стабильности». «Эффективный менеджер» — еще одно термин, заимствованный из западного офисного сленга, — стал употребляться в качестве почтительного эпитета президента — самого «эффективного менеджера». «Эффективностью» можно оправдать что угодно: Сталин был «эффективным менеджером», которому пришлось пойти на жертвы, чтобы добиться «эффективности». Слова просачиваются на улицы: поссорившись, молодые люди говорят друг другу: «Наши отношения неэффективны». «Эффективный», «стабильность» — никто не может сказать, что эти слова в точности означают, и хотя все чувствуют, что вокруг нет никакой «стабильности» и уж подавно никакой «эффективности», благодаря Суркову и его марионеткам эти слова стали жить собственной жизнью и бить по голове любого, кто подает малейшие признаки нелояльности.

Фото: Laski Diffusion — Wojtek Laski / East News 

Одно из многих прозвищ Суркова — «политтехнолог всея Руси». Политтехнологами в современной России называют специалистов, в прежние времена известных под именем визирей, серых кардиналов, волшебников страны Оз. Они появились в середине 1990-х годов и постучали в ворота, как бродячие прорицатели, с глубоким поклоном предлагая истолковать мир и добавляя шепотом, что готовы его изменить. Они наследовали очень советской традиции вертикального управления и появившейся еще в царские времена практике поглощения антигосударственных сил (это было с анархистами в XIX веке, сейчас это делают с неонацистами и религиозными фанатиками), применяя к ним последние достижения в области телевидения, рекламы и черного пиара. Их первыми клиентами были российские сторонники модернизации: в 1996 году политтехнологи под управлением Бориса Березовского — олигарха, прозванного журналистами «Крестным отцом Кремля», человека, первым осознавшего, какую власть имеет в России телевидение, — сумели выиграть для Бориса Ельцина, казалось бы, уже проигранные президентские выборы, заставив народ поверить в то, что он был единственным политиком, способным спасти страну от возврата к власти реваншистски настроенных коммунистов и от нового фашизма.

Они изготовляли телестрашилки о скорых погромах и выдумывали несуществующие ультраправые партии, называли другого кандидата сталинистом (на самом деле он был скорее социал-демократом), чтобы создать впечатление неотвратимой "красно-коричневой" угрозы.

В XXI веке политтехнологические приемы стали более централизованными и систематическими, действия политтехнологов координировались из здания администрации президента — там, в кабинете у Суркова, на столе стояли телефоны с именами всех «независимых» партийных лидеров, которым можно было позвонить с указаниями в любое время дня и ночи. Устроенный таким образом авторитаризм замечателен тем, что вместо простого подавления оппозиции, как это было принято в XX веке, он проникает внутрь всех идеологий и движений, превращая их в абсурд. Сегодня Сурков спонсирует гражданские форумы и правозащитные НКО, а на следующий день тайком поддерживает националистические движения, которые обвиняют эти НКО в том, что они действуют по указке Запада. Он щедро одаривает арт-фестивали с участием самых провокационных современных художников Москвы, а потом поддерживает православных фундаменталистов, которые в черных рубищах с крестами атакуют выставки современного искусства. Главная идея состоит в том, чтобы завладеть всеми формами политического дискурса, чтобы за стенами Кремля не могло бы возникнуть ни одно независимое политическое движение. По утрам Москва похожа на город под властью олигархии, к обеду вокруг демократия, к ужину она превращается в монархию, а ночью устанавливается тоталитарный режим.

Сурков — не просто политический манипулятор, он эстет, пишущий эссе о современном искусстве, поклонник гангста-рэпа, у него на столе фотография Тупака Шакура стоит рядом с фотографией президента.

А еще он предполагаемый автор романа «Околоноля», вышедшего в 2008 году и основанного на его собственном жизненном опыте. «Предполагаемый», потому что роман был издан под псевдонимом Натан Дубовицкий, а жену Суркова зовут Наталья Дубовицкая. Официально Сурков лишь написал предисловие, в котором он сначала отрицает авторство романа, а затем делает противоречащие одно другому высказывания: «Автор этого романа — неоригинальный, одержимый Гамлетом писака», и «это лучший роман, который я когда-либо читал». В своих интервью он довольно близко подходил к тому, чтобы признаться в том, что это он написал «Околоноля», но всякий раз избегал полного признания. И даже неважно, написал ли он его от первого до последнего слова или не написал, — он сделал все возможное, чтобы роман ассоциировался с ним. В результате получился бестселлер: главное признание эпохи, нас подпустили ближе всего к тому, что происходит в мозговом центре системы.

Фото: labirint.ru

Роман — сатира на современную Россию. Его герой Егор, коррумпированный пиарщик, готов служить кому угодно, лишь бы платили. Когда-то он издавал авангардную поэзию, теперь же скупает тексты у обнищавших андерграундных писателей, чтобы потом перепродать права на них бюрократам и гангстерам с писательскими амбициями, которые публикуют их под своим именем. Все продаются в этом мире, своя цена есть даже у самых «либеральных» журналистов. Мир пиара и книгоиздательства, изображенный в романе, полон опасностей. У издательств есть банды, устраивающие перестрелки из-за прав на Набокова и Пушкина, а спецслужбы, преследуя свои собственные темные цели, внедряют в эти банды агентов. Как раз такие книги сурковские молодежные активисты и сжигают на Красной площади.

Егор родился в провинции, рос без отца и вырос в хипстера-интеллектуала, разочарованного в фальшивой идеологии позднего СССР. В 80-е он переехал в Москву и прикоснулся к жизни столичной богемы, а в 90-е превратился в гуру пиара. В его биографии немало общего с тем, что нам известно о биографии Суркова (он скармливает ее прессе по кусочкам, когда считает нужным). Родился в 1964 году, мать русская, отец чеченец. Отец ушел из семьи, когда Сурков был совсем маленьким. Бывшие одноклассники вспоминают, что комсомольцем он высмеивал учительских любимчиков, носил вельветовые брюки, ходил с длинными волосами «под Pink Floyd», писал стихи и пользовался успехом у девушек. Он был круглым отличником, его сочинения по литературе читали вслух в учительской. Он и в самом деле был слишком умен, чтобы верить в подлинность общественно-политического устройства мира, в котором он жил.

«Поэт революции Маяковский говорил, что "жизнь хороша, и жить хорошо", но через несколько лет это не помешало Маяковскому застрелиться», — писал Сурков в одном из сочинений, и такие слова были для советского школьника возмутительным вольнодумством.

После переезда в Москву Сурков попробовал свои силы в самых разных сферах деятельности — от металлургии до театральной режиссуры, — отслужил в армии (где, по некоторым данным, занимался военным шпионажем) и обнаружил склонность решать споры кулаками (его выгнали из театральной школы за драку). Его первая жена была художницей, собравшей уникальную коллекцию театральных кукол (впоследствии Сурков открыл их музей). Сурков мужал, а в России одна фаза экспериментов с политическими и экономическими моделями стремительно сменяла другую: советская стагнация привела к перестройке, перестройка — к распаду Советского Союза, либеральной эйфории, экономической катастрофе, олигархии и мафиозному государству. Можно ли верить во что-то, когда вокруг тебя все так быстро меняется?

Его тянуло к московской богеме, а тем временем художники-акционисты уже начинали улавливать нерв головокружительной изменчивости. Их тусовки трудно было себе представить без Олега Кулика (который в образе собаки передавал сломленность постсоветского человека), Германа Виноградова (который выходил на улицу и обливался ледяной водой), позже — без Андрея Бертенева (который одевался инопланетянином, чтобы продемонстрировать аномальность нового мира), и, разумеется, без Владика Мамышева-Монро. Демонстративно гомосексуальный, постоянно готовый преобразиться в какую-нибудь знаменитость, Владик был постсоветским Уорхолом или Ру Полом. Он начинал с Мэрилин Монро и Гитлера («два величайших символа XX века», говорил он), потом были российские поп-звезды, Распутин и Горбачев в виде индианки, он мог явиться на вечеринку в образе Ельцина, Тутанхамона и Карла Лагерфельда. «Когда я представляю кого-то, я на несколько секунд становлюсь этим человеком», — любил говорить Владик. Его превращения всегда были болезненно точны, они доводили выбранный им образ до предела саморазоблачения и самоуничтожения.

Владислав Мамышев-Монро. Фото: Кирилл Кудрявцев / AFP, архив 

В это самое время Россия открывала для себя волшебство пиара и рекламы, и Сурков нашел свое истинное призвание. Шанс проявить себя ему предоставил самый привлекательный российский олигарх Михаил Ходорковский. В 1992 году Сурков запустил его первую рекламную кампанию: олигарх в клетчатом пиджаке, с усами и с улыбкой на все лицо держал в руках пачки денег, призывая: «Стань клиентом моего банка, если хочешь легких денег. Я сделал это — и ты можешь так!». Плакат украшал каждый автобус, каждый рекламный щит и шокировал людей, выросших на антикапиталистической пропаганде. Впервые в России брендом компании стало лицо ее владельца, впервые богатство рекламировалось как добродетель. В СССР и раньше были миллионеры, но им приходилось скрывать свой успех. Сурков первый почувствовал, что мир стал другим.

Затем Сурков был в Останкино директором по связям с общественностью «Первого канала», работал на тогдашнего визиря при кремлевском дворе Бориса Березовского.

В 1999 году он вошел в Кремль и создал президенту тот же самый имидж, который когда-то создал Ходорковскому.

Когда президент выгонял Березовского и арестовывал Ходорковского, Сурков помогал проводить медиакампанию, в которой появился новый имидж Ходорковского — он больше не улыбался, раздавая деньги, а грустно смотрел из-за решетки. Смысл был понятен: от обложки Forbes до тюремной камеры совсем недалеко — всего одна фотография.

Но, несмотря на все потрясения, Сурков, кажется, без малейшего затруднения менял мнения, хозяев и идеологию.

Читать «Околоноля» интереснее всего, когда автор отвлекается от социальной сатиры и раскрывает внутренний мир своего героя. Егор описан как «вульгарный Гамлет», который ясно видит поверхностность своей эпохи, но не в силах испытывать ни к кому и ни к чему искренних чувств: «То, что он считал собой, замкнуто было как бы в ореховой скорлупе… Снаружи разгуливали его тени, его куклы и представления. <…> Про себя он думал, что устроен наподобие аутиста, развернутого почти целиком внутрь, только имитирующего связь с абонентами за границей себя, говорящего с ними подставными голосами, подслушанными у них же, чтобы выудить в окружающей его со всех сторон бушующей Москве книги, еду, одежду, деньги, секс, власть и прочие полезные вещи».

Егор — манипулятор, но не нигилист, у него вполне ясное представление о божественном: Егор видел «глубокую высоту мироздания, где в ослепительной бездне играли бесплотные, беспилотные, беспутные слова, свободные, сочетались, разбегались и сливались в чудесные иногда узоры».

Высота мироздания! Бог у Егора находится за пределами добра и зла, а сам Егор — его привилегированный компаньон: слишком умный для любви, слишком близкий к Богу для морали. Он видит мир как место, куда можно проецировать разные реальности. Сурков артикулирует философию новой элиты, поколения постсоветских суперменов, у которых больше силы, здравомыслия, быстроты и гибкости, чем у кого-либо из их предшественников.

Когда я работал на российском телевидении, я каждый день сталкивался с подобным отношением к жизни. Продюсеры с останкинских каналов в личной жизни были либералами, отпуск проводили в Тоскане и имели совершенно европейские вкусы. Но если я спрашивал, как им удается сочетать профессиональные занятия с личной жизнью, на меня смотрели как на идиота и отвечали: «За последние 20 лет мы успели пожить при социализме, в который мы не верили, мы видели демократию, дефолты, мафиозное государство, олигархию, и мы осознали, что это лишь иллюзии, что все — пиар».

«Все — пиар» — вот кредо новой России. Мои московские коллеги были преисполнены сознанием собственного цинизма и собственной просвещенности. Диссидентов советской эпохи, боровшихся с режимом, как мои родители, они считали наивными мечтателями, а мое западническое пристрастие к таким неопределенным понятиям, как «права человека» и «свобода», они считали заблуждением. «Неужели ты не понимаешь, что у них правительство такое же плохое, как и у нас?» — спрашивали они. Я пытался возражать, но они лишь сочувственно улыбались в ответ. Верить во что-то, отстаивать свои убеждения в этом мире достойно осмеяния. Ценится способность менять обличия.

Владимир Набоков когда-то описал вид бабочек, которые на ранней стадии развития должны научиться менять цвета, чтобы прятаться от хищников.

Естественные враги этих бабочек давно вымерли, но они продолжают менять цвета просто из любви к трансформации. Нечто похожее случилось и с российскими элитами: в советские времена они выучились лицемерить, чтобы выживать, и хотя теперь нет нужды постоянно менять цвета, они продолжают это делать, потому что это доставляет им некую темную радость — они подняли конформизм на высоту эстетического акта.

Сам Сурков наиболее полно выражает эту психологию. Когда я смотрел на него во время его выступления перед студентами и журналистами в Лондоне, он казался мне изменчивым, как ртуть, — так легко он переходил от ангельской улыбки к демоническому прищуру, от абсолютно либеральной проповеди «модернизации» к устрашающему национализму, жонглировал умышленно противоречивыми идеями, такими как «управляемая демократия» или «консервативная модернизация». А потом, сделав шаг назад, он улыбнулся и сказал: «Раз нам нужна новая политическая партия, мы должны помочь ей появиться на свет. Зачем ждать, пока она возникнет естественным путем?». Если внимательно посмотреть на представителей разных партий в срежиссированном Сурковым политическом реалити-шоу, то обнаружится, что все эти брызжущие слюной националисты и краснолицые коммунисты играют свои роли с едва заметной иронической усмешкой.

Сурков любит цитировать новые, только переведенные на русский постмодернистские тексты: «коллапс больших нарративов», «невозможность истины», «везде одни симулякры»... Через минуту он рассказывает о том, как презирает релятивизм и любит консерватизм, а потом по-английски наизусть читает «Сутру Подсолнуха» Аллена Гинзберга. Если Запад когда-то подорвал мощь Советского Союза и добился его полного поражения, собрав в один кулак рыночную экономику, утонченную культуру и демократическую политику (парламенты, инвестиционные банки и абстрактный экспрессионизм объединились, чтобы уничтожить Политбюро, плановую экономику и соцреализм), то гений Суркова заключается в том, чтобы разорвать эти связи, примирить авторитаризм с современным искусством и, заимствуя язык права и представления для оправдания тирании, снова и снова копипастить слова «демократический капитализм» до тех пор, пока они не станут означать нечто противоположное их первоначальному смыслу.

Владислав Сурков и Владимир Путин. Фото: Алексей Никольский / AFP, архив

«Это была первая нелинейная война», — пишет Сурков в своем новом рассказе «Без неба», опубликованном под тем же псевдонимом. Это антиутопия, действие которой происходит «после пятой мировой войны»:

«В примитивных войнах девятнадцатого, двадцатого и других средних веков дрались обычно две стороны. Две нации или два временных союза. Теперь столкнулись четыре коалиции. И не то что двое на двое. Или трое против одного. Нет. Все против всех».

В видении Суркова не упоминаются священные войны, в нем нет ничего такого, что в прошлые времена провоцировало и дразнило Запад. Но есть поблекший образ глобализации, где бесконечно конфликтуют друг с другом движения, корпорации и города-государства, где обветшали старые альянсы — ЕС, НАТО и «Запад», где Кремль может играть на новых пульсирующих линиях лояльности и выгоды, потоках нефти и денег, отделяя Европу от Америки, стравливая между собой западные компании и натравливая их на собственные правительства, чтобы никто больше не знал, где чьи интересы, и кто к чему стремится.

«Случалось, несколько провинций выступали на одной стороне, несколько на другой, а какой-нибудь город или поколение, или пол, или профессиональное сообщество того же государства – на третьей. — продолжает Сурков. — Потом они могли переменить положение. Перейти в какой угодно лагерь. Иногда прямо в бою. Задачи конфликтующих были очень разные. <…> Но в основном понимали войну как процесс. …Не самую, может быть, важную».

Кремль произвольно переключает повестку, ориентируясь исключительно на свою собственную выгоду и влезая буквально во все: европейских правых националистов он соблазняет критикой ЕС, ультралевых завлекает сказками о борьбе с гегемонией США, американских религиозных консерваторов убеждает борьбой Кремля с гомосексуализмом.

В результате на мировую аудиторию с разных сторон воздействуют голоса, создающие кумулятивную эхокамеру поддержки Кремля, и все эти голоса транслирует канал RT.

Рассказ «Без неба» вышел 12 марта 2014 года. Несколько дней спустя Россия аннексировала Крым. Сурков помог организовать аннексию — это он создал театр, на сцене которого сменяют друг друга «Ночные волки», казаки, постановочные референдумы, запрограммированные политики-марионетки и люди с оружием. Новые полезные союзники Кремля — правые, левые и набожные — дружно поддержали президента. Запад не вводил санкций, которые угрожали бы экономическим связям с Россией. Только нескольких высших чиновников, в том числе и Суркова, лишили возможности ездить в Соединенные Штаты и Евросоюз или делать там инвестиции.

«Отразится ли на вас этот запрет?» — спросил репортер у Суркова, идущего по Кремлевскому дворцу. «Ваши вкусы говорят о том, что вы очень западный человек», — ответил Сурков. «Я могу уместить Европу здесь», — добавил он, указывая пальцем на свою голову. Позже он заявил: «Расцениваю решение Вашингтонской администрации как признание моих заслуг перед Россией. Это большая честь для меня. Счетов за рубежом не имею. В США меня интересуют Тупак Шакур, Аллен Гинзберг и Джексон Поллок. Для доступа к их произведениям виза не нужна. Так что я ничего не теряю».

Оригинал статьи: Петр Померанцев, «Тайный автор путинизма», The Atlantic, 7 ноября 2014 года