Большинство диванных психологов совершено не видят, какую роль в жизни любого человека играют нематериальные вещи, например, любовь (которую нельзя никак пощупать). Или – моральная поддержка. Или – та «аура», которой сопровождается твое жизненное положение.

Когда в Луганске после блокады вновь появился интернет, и восстановилось общение с друзьями по всему миру, одна девушка из Николаева написала мне: «Мы уважаем вас за ваши страдания!».

Не всем понравится такая постановка вопроса. Я, субъективно, не нахожу в положении жертвы ничего, что заслуживало бы респекта. И все же такое отношение лучше, чем ненависть и равнодушие. Поскольку когда нет хлеба, света, воды, когда бомбят, и ты не знаешь, кончится ли это вообще, тебе действительно важно знать, есть ли за пределами замкнутого круга люди, которым ты небезразличен.

У меня такие люди были, я ощущал их моральную поддержку почти физически. Но это были личные отношения. А что в целом чувствовал мир по отношению к Донбассу?

«Официальная версия», подтвержденная многочисленными персональными записями на личных страничках, гласила, что остальная Украина ненавидит Донбасс как поголовное сборище сепаратистов. А Россия – напротив, всей душой желает Донбассу победить, окрепнуть, преуспеть в труде и обрести счастье в личной жизни.

Однако, когда осенью информация, наконец, стала просачиваться, выяснилось, что данные версии не совсем точны. Для большинства российского населения Донбасс к тому времени «протух». То есть энергия внимания СМИ, направленная на Донбасс весной 2014 года, к осени иссякла, и потребители переключились на другие медийные поводы. Кроме того, в коллективном настроении россиян появилось нечто новое: в большинстве своем обыватели не были рады приезду беженцев.

Анализ психологии обывателя (она примерно одинакова в любой точке земного шара) не входит в мои сегодняшние задачи. В целом: любое массовое вторжение иногородних или иностранцев всегда воспринимается обывателями, как посягательство на «пирог». Обыватели начинают строить соображения про то, что «бюджет будет растрачен на беженцев, самим ничего не останется».

С другой стороны, какова бы ни была позиция официального Киева к Донбассу, личное отношение украинцев, живущих в Харькове, Одессе и других регионах, далеко не всегда с ним совпадает.

Насколько я знаю, в большинстве случаев переселенцев-беженцев в этих городах приняли хорошо. Я лично знаком с людьми, которые вполне нормально трудоустроились, получили пригодное жилье.

Но слышал и другие истории, например, о том, как в Одессе местные жители отказывались сдавать беженцам квартиры или задирали арендную плату до небес.

Нечего и говорить, что во многих случаях именно такие обстоятельства привели к тому, что уехавшие из Луганска, осенью вернулись домой – может быть, быстрее, чем хотели бы, и наверняка быстрее, чем наладилась нормальная жизнь или хотя бы появились к ней предпосылки.

Нужно отметить, что беженцы пропустили «самое интересное» и попали в совершенно другой, параллельный мир, – не тот, откуда уезжали. Они оказались совершенно не готовы к Луганску, в котором нет почты, не работают банкоматы и супермаркеты, воду нужно добывать на водокачке, мобильную связь «ловить» у кулинарного техникума, а пополнять счет «у этого вот парня», который (единственный в Луганске) умеет это делать через единственный, работающий от генератора компьютер...

Постепенно жизнь восстанавливается. Но когнитивный диссонанс вернувшихся в город беженцев никуда не исчезает. Война подобна математике. Если ты пропустил уроки в первом классе, то дальше уже непонятно все.

И только в математике есть все то, чему нет аналогов в других науках, например, отрицательные числа.

Луганск сегодня – это не тот же город, что год назад, в котором, например, стало меньше бензоколонок или супермаркетов. Хотя их меньше, но суть не в этом.

Это – принципиально иной город, живущий по совершенно другим законам существования. В нем, например, нельзя просто пойти на вокзал, просто купить билет и куда-нибудь поехать. Вокзал есть, но нет поездов. Просто пойти в кафе и выпить кофе с друзьями. Есть и друзья, и кофе, но нет кафе.

Точнее – одно есть. И я знаю, где оно. Но я не пропускал уроков Луганска.