Некоторое время назад у меня была заметка "В сторону войны", а теперь будет "От войны". Недавно ехал в одном вагоне с украинскими военнослужащими. Их было человек семь-восемь, направлялись по домам на побывку, кто на три дня, кто на пять – в Киев, во Львов, в Белую Церковь, в Чернигов. Кто мобилизованный, кто доброволец, определить было трудно, а спрашивать не стал, уже зная, что добровольцы в присутствии мобилизованных не любят подчеркивать свой статус. Расспрашивал о противнике. Не все видели его вблизи, но общее мнение о нем известно всем. Русские, которые добровольцы, поначалу шальные. Которые подневольные – скучные с самого начала, даже офицеры.

– Как вы их различаете?

В моем вопросе услышали подвох.

– Кому надо, как-то различает.

В восемь утра стали поминать погибших. "Сколько там той жизни!" – важно приговаривал на вид самый молодой, лет двадцати двух. Выпить с ними я отказался – резко, на правах возраста, проворчал, что начинать с восьми утра негоже, и добавил:

– Вам повезло, что не я ваш генерал. Вот так ляпнешь что-нибудь, потом жалеешь, стыдно, пока кому-нибудь не расскажешь.

В свое оправдание: сильно боялся, что перепьются с утра, будут буянить, явятся к родным бухие. Матери-то все равно радость – хоть и пьяный, да живой, но все же.

– Не напьемся, – успокоил меня капитан.

Кто-то пояснил:

– Мы не русские.

– Вот этого не надо, ребята, – сказал я. – Будто я не знаю, как могут напиваться украинцы. Будто сам не напивался.

Капитан был единственный среди них офицер, рослый, поджарый, очень чисто выбритый.

– Все же есть разница. Маленькая, конечно, но есть, – заметил он и тем обрадовал меня несказанно, поскольку невольно подтвердил мою теорию, согласно которой Украина – та же Россия, но чуть-чуть все-таки не та. Чуть-чуть более Европа во всех отношениях, и это чуть-чуть может иметь решающее значение в дальнейшем.

Капитан крутил шеей, потирал ее.

– Задело?

– Да нет. Это от каски.

О противнике говорят даже не без злобы, а без малейшей неприязни, слова "враг" не услышал за всю дорогу, только "противник". Помню по детству разговоры фронтовиков, было то же самое – о немце говорили без всякого чувства, как о некоей стихии, и говорили именно "немец", "он", в единственном числе. Мои попутчики, правда, употребляли множественное число: не "русский", а "русские". Русские и сепары.

Отвечая интересующимся теткам в купе, рассказали, что бои не случаются каждый день, иначе от личного состава давно ничего не осталось бы (не "никого", а "ничего"). Один сообщил, что в свой предыдущий заезд почти три месяца просидел на блокпосту в блиндаже без всяких последствий; говорил с таким, тоже знакомым мне по детству, оттенком, словно в этом везении проявилась его личная сметка. Вспомнили парня, которого сутки не могли, то ли забыли, сменить на посту в окопе, и он там замерз насмерть.

– Герои, киборги… Сидишь в норе, дрожишь. Убежал бы, так капитан не велит: на местности, говорит, тебя быстрее убьет, сиди уж где приказано, отстреливайся по силе возможности.

Самый молодой рассказал, что за пять дней, что у него есть, распишется и сыграет свадьбу.

– По-другому не соглашается, – о невесте. – Принципиальная.

– Дуреха, – сказал я.

– То же и я ей говорю, и все село. Но у нее свое мнение.

– Муж погибнет – останется молодой вдовой. Оно ей надо?

– То же и я ей говорю.

На руке у него поблескивало обручальное кольцо.

– Так вы, что ли, уже женаты?

– Нет, это кольцо друга. Мы из одного села. Его убило, а он перед тем наказал: как меня первого убьет, то возьми это кольцо, а то тело до села могут довезти, а насчет кольца уверенности нет. Всякое бывает.

Странный вопрос задал я капитану уже перед самым Киевом.

– Кого вам жальче на этой войне – своих или русских?

– Русских, – сразу ответил он. – Ну, понимаете, среди них много долбанутых. Обкуренный, алкаш, жена вот-вот бросит, денег нет, а тут ему сказали: вернешься с торбой бабла. Или от скуки сюда приперся, или из геройства: против Америки и бандер. В последнее время Америку стали чаще поминать. Потом валяется на степи: хорошо, если мертвый, а если живой, да без руки, без ноги или двух… А мы – ну, что? Мы без всякой ваты в голове. На нас полезли – мы отбиваемся.