У моего отца умер школьный друг, человек, которого я помню с самого раннего своего детства. Умер от рака в семьдесят пять лет, то есть, казалось бы, довольно естественной смертью. Если бы не одно обстоятельство. За несколько месяцев до смерти онколог отказался выписывать старику лекарство с формулировкой: "Да все равно теперь уже не поможет, чего зря деньги тратить". 

Безжалостная формулировка. По-моему, врач должен был сказать: "К сожалению, лечение, которое мы выбрали, не оказалось действенным. К сожалению, мы вынуждены пересмотреть наши цели. Мы не можем больше стремиться к излечению и будем стремиться к продлению вашей жизни и улучшению ее качества". Как-то так, по-моему, должен был сказать врач, но он предпочел безжалостную формулировку. Не могу понять почему.
 
Доктор Сандаков, специалист по детскому церебральному параличу, рассказал мне, что лет пятьдесят назад детей с ДЦП в России, Европе и Америке рождалось примерно поровну – 2,5 ребенка на тысячу. Сейчас, говорит доктор Сандаков, в Америке – 0,6 на тысячу, в Европе – 0,8 на тысячу, а в России – 20 на тысячу. В триста раз больше. Сандаков винит во всем отчаянное положение отечественного родовспоможения. Это меня не удивляет.
 
Меня удивляет то, что, как правило, люди, которым я привожу статистику доктора Сандакова, говорят: "Не верю!" Сами по возможности едут рожать в Америку или Европу, но в плачевное состояние отечественного акушерства не верят. Миллиона детей, больных ДЦП, которые могли бы быть здоровы, если бы акушер при рождении не свернул им шею, не жалко.
 
Я не могу понять почему.
 
Не могу понять, почему детей под обстрелом в Донбассе жалко, а детей, которым сворачивают шею в соседнем роддоме, не жалко. Они ближе, их больше на четыре порядка, но их почему-то никому не жалко. Я не могу понять.
 
Примерно раз в месяц я встречаю ребенка с акушерским параличом Дюшена-Эрба. Это акушерский паралич. То есть по определению – паралич, причиненный акушером. По-моему, если у ребенка стоит диагноз "акушерский паралич", то тут и доказывать не надо, что виноват врач.

Тут и доказывать не надо, что ребенку причитается инвалидность, компенсации и бесплатное лечение. Но каждый раз это приходится доказывать в суде, и почти никогда доказать не получается. Я не понимаю почему. Жалко ведь должно быть ребенка с парализованной рукой. Но почему-то никому не жалко.
 
Елена Багарадникова, мама мальчика-аутиста, сидит передо мной в кафе, разложив бумаги по столику, и в третий уже раз объясняет, как это получилось, что от слияния школ педагогам детей-аутистов не находится больше денег на занятия с детьми.

Я понять не могу. Очень мудреный шахер-махер замутили образовательные чиновники. Но ведь простой факт: в прошлом году дети занимались, а сейчас не занимаются. Жалко же их должно быть. Как это так вышло, что чиновник, придумывавший слияние школ, не пожалел детишек-аутистов, которым нужны индивидуальные занятия, я не понимаю.
 
В Министерстве образования жонглируют перед моим носом цифрами. В Министерстве здравоохранения – жонглируют цифрами. Подождите! У нас аутисты не учатся. У нас детей с ДЦП на порядки больше, чем в Америке.

У нас паралич Дюшена-Эрба – нормальное дело и не лечится за счет тех, кто его причинил. У нас больным лекарств не хватает. У нас умирающим в муках наркотиков не дают. Я же вижу это своими глазами. Жалко же их должно быть. Но почему-то никому никого не жалко.
 
И люди, которым я про все это вот уж двадцать лет рассказываю, предпочитают жалеть далеких и незнакомых на далекой войне, а не вот этих несчастных в своем городе и на своей улице.

Я никогда не пойму почему. Но завтра я перестану ныть и начну рассказывать про них снова. Жалко же их должно быть, нет?